Страна сумасшедших попугаев - стр. 12

–Значит, можно?

–Конечно,–она роется в одном из ящиков и протягивает мне целлофановый пакет,–Держи,–в пакете лежат ключи, и книжка со счетами за коммуналку на имя её матери,–С участковым я договорюсь, объясню твою ситуацию, он поймет. Бабкам ничего объяснять не буду, просто скажу, что ты моя сестра и будешь там жить, только, вот что…, жировки–то у нас разные, а отдельных счетчиков на свет и газ нет. Проблему, конечно, решить можно, но бабкам денег на установку жалко, а мне оно на кой? Поэтому платежные книжки общие, ты представляешь, что там творится в конце месяца? Так что придется тебе свет и газ оплачивать за всю квартиру, иначе они не согласятся, у меня и прежние жильцы так делали.

–Не вопрос. Спасибо тебе!

–Было бы за что. Ты ешь, ешь… Кофе ещё налить?

***

–Ночь, как слеза, вытекла из огромного глаза и на крыши сползла по ресницам…,–окно настежь, позади его голос и темное пространство,–Встала печаль, как Лазарь, и побежала по улицам рыдать и виниться…,–передо мной триумфальная арка, сияющая и величественная,–Кидалась на шеи–и все шарахались, и кричали: безумная!…,–глупые лупоглазые фонари пялятся на красавицу и завидуют,–И в барабанные перепонки воплями страха били, как в звенящие бубны…,–а красавица не обращает на них внимания, она–сама вечность, и чванливый Кутузовский предано лижет её пятки.

Голос смолк, я чувствую, как губы, еще минуту назад выдыхавшие волшебные звуки, ласково движутся по моей шее…

–Кто это?

–Анатолий Мариенгоф, ближайший друг Есенина.

–Никогда не слышала.

–Не удивительно, у нас совсем недавно и Есенина не очень–то жаловали.

–А ты откуда его знаешь?

–У матушки книжка есть, издана в конце двадцатых. Мой дед, её отец, когда–то в театре у Таирова работал. Вообще он филолог, или, как тогда говорили, славист, до революции в Московском университете преподавал, но потом…,–он замолчал, покачал головой и…,–А потом стал заведовать репертуарной частью, сначала у Таирова, потом в театре Революции–это нынешняя «Маяковка».

…Губы опять путешествуют по моей шее, я запрокидываю голову, кладу ему на плечо и растворяюсь… Тело размякает, ноги дрожат и подкашиваются…, вдруг в голове: «Господи, мы же голые, а с улицы свет, как из прожектора….», толкаю Ленского и отскакиваю от окна.

–Ты чего?–глазами хлопает и губенки надул, как обиженный ребенок.

–С улицы все видно, а мы в чем мать родила, не знаю как ты, а я не готова к такому стриптизу.

Вовка расхохотался,–Вот в чем дело! Сейчас поправим,–я даже охнуть не успела, а он уже содрал штору, накинул её нам на плечи и запахнул, как широкий плащ,–Вуаля!!!

–Сумасшедший, «крестный» тебя убьет!

–Обойдется… Не первый раз…

Последние слова мне не понравились, но неприятное чувство прошло также быстро, как и появилось,–Почитай ещё.

–Не было Вас–и не было дня, не было сумерек, не горбился вечер и не качалась ночь сквозь окно. На улицы, разговаривающие шумом рек, выплыл глазами опавшими, как свечи…,–и опять его губы, моя шея, мои губы, его глаза, а сердце, как на качелях, то вверх, то вниз: ух, ух, ух,…,–Я сейчас,–он выскальзывает из «плаща» и исчезает в глубине темноты, а там: дзинь…, дзинь…, звяк…, звяк…,–Держи,–у меня в руках оказывается приземистый пузатый бокал с узким горлом,–Ты его плотнее обхвати, коньяк тепло любит.