Стоянка поезда – двадцать минут. Роман - стр. 9
– Да мы по с устатку. Кирзуху желудочную, так сказать, размягчить. Вы посидите. Мы так устали без женского общества.
– Ну, хорошо, – согласилась деваха. – Ещё посидим, – она пододвинулась поближе к «гансику».
– Кстати, кстати, кстати, у меня есть тост. Давайте выпьем за священное море Байкал, потому что оно имеет прямое отношение к нашей работе.
– Почему? – удивилась деваха. С любопытством слушал и Вилли.
– А кто не знает слова из песни? – дядя Лёха затянул: – По диким степям Забайкалья, где золото моют в горах… Бродяга, судьбу проклиная, тащился с сумой на плечах…
В купе появилась худая проводница. Укоризненно покачала головой:
– Вам тут что? Хор Пятницкого? Вы что, одни тут едете? Целый вагон для вас слушателей?
– Всё-всё-всё, мать, больше не будем, – взмолился дядя Лёха.
– Кончайте тут свой базар, а то на следующей станции милиция линейная…
– Намёк поняли, всё, закругляемся, – заверил Толян.
– И товарища-иностранца тут мне не спаивайте! Вам, девушка, не пора уже к себе возвращаться, в восьмой вагон?
– А я чего? Щас чаю попьём с ребятами. Хорошие ребята, они золото моют в горах.
– То-то и оно, видно, что с гор спустились, одичали там, теперь догоняются, – беззлобно поглядела на вахтовиков проводница. – Ладно, сколько вам чаю?
– На всех, девушка.
– То мать, то девушка. Вы уже определитесь, – проводница белозубо улыбнулась, видно, растаяв душой при слове девушка.
3
Поезд резко замедлил ход, въезжая на станционные пути узловой железнодорожной станции. Здесь сменялись электровозы и локомотивные бригады. Погода пасмурная. Ночью моросил дождь. Всё неприглядно и хмуро, и даже вокзал, в хорошую погоду, приветливо глядевший на проходящие поезда, теперь тоже выглядел хмуро…
Глухо стукнула железная дверь. Полная в теле проводница, обтянутая тесной синей юбкой и такой же тесной голубой рубашкой, начала протирать тряпочкой мокрые поручни. Пассажиры потянулись на выход подышать после духоты ночного вагона свежим озоном.
Молодой немец, глубоко зевая и превозмогая страшную головную боль, вышел в тамбур последним. В воспалённом сознании смутные обрывки вчерашнего вечера. По-русски хлебосольные вахтовики Лёха и Толян, крашеная потная деваха. Губы липкие и прокуренные. Кажется, что вкус табака до сих пор ощущается. Вилли который раз вынимал носовой платок и тщательно обтирал свой рот. Вспомнились потные груди в туалете восьмого вагона. Стоп! Это уже перебор. Кажется, ничего не было. Или было? Нет, точно, не было. А что было? Были женские возмущённые голоса снаружи за запертой дверью. Потом полный провал в памяти. Пробуждение на своей смятой постели в купе. Сухое горло, шершавый язык и ужас от мысли: где видеокамера, потому что, ещё будучи в купе в гостях у вахтовиков, вредный мальчишка дёргал за ремешок и плаксиво канючил дать поиграть, пока его не увела в своё купе мама Люда… К счастью, камера лежала на сумке в рундуке постельного места…
Вилли не спешит. Здесь не Байкал, однако, по привычке, почти профессиональной, на ремешке через плечо висела камера. Взявшись за холодные поручни, он высунул вихрастую голову. Глянул вправо, влево. Напротив вагона две замызганные мокрые собачонки злобно делили брошенный людьми объедок. Снимать на камеру тут, конечно, нечего. Какая-то очередная «дыра». Так отозвался об этой станции один из русских пассажиров в соседнем купе, оставляя под подушкой свою «мыльницу». Ею он наснимал вчера много кадров о «священном море». Больше, надо понимать, никаких достопримечательностей не ожидается.