Сторож брата. Том 2 - стр. 26

Поезд стоял, бессонная ночь при ярком свете выжгла былые заботы Рихтера. Теперь ему стоило труда вспомнить, что он переживал в Оксфорде; выгорело в памяти.

Он говорил сам с собой, давно усвоил: мысль надо проговорить, подбирая точные формулировки.

Христианская цивилизация сегодня настаивает на существовании свободы без равенства. Трудно поверить, что христианская доктрина, основанная на равенстве в любви к Богу, может мириться с неравенством в распределении свободы. Цивилизация согласилась, что неравенство образуется как результат свободного соревнования, в итоге получилась христианская цивилизация без христианства. Но, возможно, к этому надо относиться как к эпизоду в истории христианства?

Согласимся ради развития рынка, который обеспечивает технический прогресс, что свобода продуцирует неравенство, и взглянем на проблему с другой стороны.

Однажды я буквально физически ощутил взаимосвязь этических доктрин и эстетических принципов. Это было давно, помню комнату отеля, где меня посетила простая и оттого поразительная мысль. Проснулся и смотрел на репродукцию картины Мондриана: в дешевых отелях стены принято украшать репродукциями авангарда. Прежде украшали слащавыми неаполитанскими пейзажами, сейчас – брутальными картинками. Я смотрел на квадратики: всякое изображение несет информацию об обществе и мире. Любое, даже спонтанное произведение – это код культуры. Тогда я вдруг понял, какое именно общество строит манипулирующий первичными страстями авангард. Возникает регламентированное, квадратно-гнездовое казарменное общество, оно-то и изображено; авангардист зовет нас вперед, верно; но вовсе не обязательно, что он предлагает нечто доброе и гуманное. Квадратики разной величины и равномерно бездушны. Картина предлагала казарму и регламент неравенства. Это же самое предлагал и Малевич, подумал я. Крайне важное открытие – в дешевом отеле, перед дешевым завтраком. Вывод оказался столь прост, что я удивился: неужели элементарную связь не видят? Видят порыв к свободе – но никто не задается вопросом: какого рода свобода предложена? Это было первым шагом. Значит, думал я, если этический принцип воплощен в эстетике, то, манипулируя эстетическим, можно конструировать пригодную для управления этику. Потребовалось упростить мироустройство и вывести христианскую любовь – вон из цивилизации.

Значит, подумал я, в новом законе мироустройства (ибо что есть авангард, как не постулат новых правил, провозглашение новых законов) не будет любви. Ведь любовь может возникнуть только как выражение равенства.

Затем я сказал себе так: лишь беззаветная любовь к другому существу может стать основой социального договора. Это легко доказать логически: закон не может быть пристрастен и преследовать чью-либо выгоду, следовательно, общим принципом социального договора может стать только беззаветность. Любовь, понятая как принцип равенства, таким образом уравнивается со справедливостью, данная доктрина равенства лежит в основе законообразования Республики Платона. Соблюдение регламента равенства утомительно – как порой утомителен обет верности супругов; но этот регламент равенства есть условие взаимной свободы; ибо что и есть свобода как не возможность защитить другого.

Я сказал себе так: разница между свободным и несвободным состоит в том, что свободный имеет возможность защитить другого, а раб защитить никого не может. Рабу не разрешают защитить другого, он даже и себя защитить не может. И я не смог защитить свою семью. Я тоже раб. Как эти вот цыгане.