Сторож брата. Том 1 - стр. 7
Оттепель, перестройка! Как можно отказаться от участия в ликовании свободной мысли? Таких протуберанцев истории русские люди ждут десятилетиями: от оттепели до оттепели, как правило, проходит сорок лет; подморозит, а потом оттает, и уж так развезет, что и ступить некуда, везде лужи; и вот, «когда разгуляется», пользуясь выражением одного поэта, тут-то и начинается самая интересная, захватывающая страда в России. Длится такое душевное ликование, как правило, лет семь: вековые скрепы слегка слабеют, и в образовавшиеся щели проникают европейские веяния. В такие минуты фрондеры Российской империи мнят себя европейцами или, по выражению одного прогрессивного автора, «русскими европейцами», и эти избранные, усвоившие культурный код цивилизации, намечают перспективные пути развития страны. Почему «африканские европейцы» или «индийские европейцы» так и не сумели сделать Индию и Африку Европой – такие соображения в голову реформаторам не приходили; русские европейцы взялись за дело бодро. Чего только в эти мокрые, слякотные годы не мерещилось, каких метаморфоз не возжелали либеральные мечтатели! Мнили Россию объявить Европой и даже Турцию прочили в Евросоюз наперекор опыту Крестовых походов, и Британию зачислили в Европу с упоительной наивностью. Задумываться было некогда: историю ковали заново, второпях и из дрянных материалов.
Раз уж свобода во всем, рассудил он, так пусть будет и свобода передвижения. И уехал. А есть ли в мире более притягательное место для молодого ученого, нежели Оксфорд? Нет такого места. Британию русские интеллигенты традиционно чтят: консерватизм в почете. В Британии не то, что здесь, в России, – так говорили люди умственные, – у нас произвол, а там закон! В Британии королева – воплощение традиции и права (отчего традиция непременно связана с правом и чье это право – не уточняли), да к тому же еще имеется Черчилль! «Remember Churchill» выбито в камне на пороге Вестминстерского аббатства, но крепче и глубже, чем в граните, выдолблено это славное имя в сознании русского интеллигента. Когда сегодняшнего расстригу, молодого тогда еще человека, друзья спрашивали: «За что ты так любишь англичан?», – он со смехом отвечал: «А кого же любить? Молдован, что ли? Цыган, может быть?» Британия манит русского человека, даром что более последовательного противника у России сроду не было.
Факт принадлежности к обновленной России на первых порах способствовал укоренению в Оксфорде.
– Теперь все по-новому? – спрашивали у новоприбывшего. Интересовались, желая заглянуть в бездны русского бесправия.
– О да, – отвечал гость просвещенной части света. – Во мгле брезжит надежда.
– А раньше было плохо?
– Чудовищно. – И собеседники прикрывали глаза, воображая сталинские застенки и психиатрические больницы, где Брежнев, по слухам, гноил диссидентов.
Интерес к сталинским репрессиям угас быстро, как только завершился процесс приватизации. Пока делили недра и расписывали собственность на нефтяные скважины – еще обсуждали кровавого тирана и его гнет. Связь между сталинским произволом и приватизацией народной собственности была самая прямая: фигура злодея пригождалась всякий раз, как заходил спор о воровстве природных ресурсов – тут же вспоминали слова поэта: «Ворюга мне милей, чем кровопийца», и собеседник соглашался, что воровать хорошо, а строить лагеря плохо.