Сторож брата. Том 1 - стр. 6
Он всякий вечер напивался за обедом, падал на казенную кровать и тут же засыпал. Обнаружил, что надо выпить полторы бутылки вина, чтобы спать без сновидений.
Потом пришло известие, которое заставило уехать из Оксфорда насовсем. Он даже обрадовался, что подведена черта. Не хватало, как выяснилось, еще одной прорехи в жизни, и без того уже порванной. Он потребовался в Москве – по скверному поводу.
Больнее, чем есть, быть не может; что значит отъезд из чужой страны, если ушел из семьи? Что значат политика и границы по сравнению с детьми и их смехом?
Оказалось – он это выяснил опытным путем, подписывая бумаги, составляя заявления, сдавая служебный компьютер, – что мелочи повседневной жизни были защитой от пустоты; когда ушли и эти мелочи, сделалось совсем пусто.
Сама жизнь как таковая защитить от смерти не может, но вот привычка к жизни помогает оттягивать неприятный момент. Привыкаешь к заполненности пространства вокруг себя, и это спасает. Конечно, толчея знакомых возле смертного одра – защита сомнительная, но пока умирающий еще не простерт на одре, круговорот привычных лиц и дел отвлекает от неизбежного, тормозит, если можно так выразиться, ход событий. Привычка воплощается в разных вещах, но прежде всего в коллективе. Порой привычку обозначают словом «родина», иногда говорят про «семью», часто поминают пресловутую «работу», то есть занятость на службе. И даже если дело это незначительное, например работа почтальоном, оно, тем не менее, отвлекает человека от его собственной бренной субстанции. Так солдат в атаке, увлеченный стихией общего бега, не замечает собственной смерти, и встреча с небытием происходит как бы невзначай, исподволь.
Все вышеперечисленное – от сакрального служения Отечеству до прозаической службы на почтамте – способствует погружению в густую среду, которая прячет от бренности. Что уж и говорить о братстве колледжа. Стоит отказаться от милых привычек, как обнажится пустой горизонт. Если разобраться, то суть любой деятельности человека в умножении привычек, в укреплении обороны от собственной бренности – а в Оксфорде такие, в сущности, приятные привычки.
Когда с привычкой порываешь в молодые годы, то дело поправимо: расставшись с почтовой конторой, можно стать футболистом. Но каково пожилому гражданину, у которого времени обрести новую привычку нет?
Перемена страны и потеря колледжа – ерунда, говорил он себе; ведь уехал же я однажды из Москвы. Тогда, много лет назад, уехать из Москвы было просто: все прежние привычки враз отменили – перестройка общества! Вдруг не стало страны, где прежде жил. Конец коммунистической диктатуре, все – заново! Долг борца с тоталитаризмом звал принять участие в изничтожении призрака коммунизма – в пепел втоптать! Но он рассудил иначе: менять – так все сразу. Да и борцом он, по сути дела, стать не успел: так, поучаствовал в вольнолюбивых застольях. Было ему едва за тридцать, подле него возвышались величественные фигуры подлинных участников сопротивления – они, закаленные в борьбе с делом Ленина, заслужили лавры, пришло их время!
Уезжал он из России в тот момент, когда в стране вечного произвола появилась надежда на обновление. Эмигранты, некогда бежавшие (а то даже изгнанные) из Советского Cоюза, в ту пору возвращались в Москву – их голоса ждали на трибунах. В институтах, на вокзалах, на площадях – в лучших традициях революционных эпох – закручивались водовороты толп, над головами алчущих правды воздвигалась фигура очередного витии. Вот в это-то время он и уехал – в противоположную от исторических путей сторону.