Сторож брата. Том 1 - стр. 4

Выйти из братства колледжа – столь же безумно, как в Средние века ландскнехту отказаться от участия в вольном отряде: одному на войне не выжить. А что такое научная деятельность, как не ежедневная битва за место под солнцем?

Ученый-расстрига смотрел на окна колледжа тем взглядом, каким смотрят на родные места, собираясь их покинуть; всякая деталь отзывается в сердце. За каждым окном – кабинет, обитатель коего прекрасно известен; вот окно с веткой остролиста – Гортензия Кеннеди празднует Рождество; вот окно с трещиной – Стивен Блекфилд равнодушен к холоду.

Бывший член вольного отряда смотрел на коллег, снующих по дорожке; глядел на зад садовника Томаса, застывшего над тюльпанами; на профессора политологии Стивена Блекфилда, спешащего в свой кабинет (вот Стивен исполнил обычный приветственный жест – большой палец кверху, мол, жизнь-то идет!); он смотрел в горестные глаза капеллана Бобслея – и сердце расстриги дрогнуло, он любил их всех – Бруно Пировалли, веселого и добродушного, честного Бобслея, сдержанного и строгого Стивена. Решение уехать могло отступить перед многолетней привязанностью. Но не сейчас.

После того, как потерял семью, стало все равно. А когда появилась причина вовсе уехать из Оксфорда, отказался от братства.

Месяц назад он провел долгий вечер с верным другом, профессором гебраистики Теодором Дирксом. Задушевных друзей в Оксфорде немного: каждый возделывает свою делянку. Все верны братству, но доверительных бесед мало; порой это называют британской сдержанностью. Они сидели в маленькой комнате Теодора, окна в чахлый английский сад.

– И что она сказала?

– Ничего особенного. Знаешь, она молчалива. Сказала, что детей вырастит одна.

– А ты?

– Сказал, что она права. Грязь не смоешь. Грязь и на детях будет.

– Может быть, ты зря ей рассказал?

– Как иначе? Должна знать.

– Уверен?

– Да.

– Ты сделал больно.

– Когда лжешь, хуже.

Бывшая любовница кричала ему: «Расскажи ей все! Пусть ей будет так же больно, как мне! Почему я должна одна страдать? Я в одиночестве, а у нее есть ты».

Рассказал жене не сразу; но все рассказал. Когда узнал, что у его любовницы, помимо него, имеется и другой партнер, которому говорится все то же самое и свидания с которым столь же пылки, – его собственная ложь стала нелепой. Секрет адюльтера объясним, пока это секрет двух. Когда количество участников увеличивается – какие тут секреты.

Мысль о том, что из-за любовницы, женщины с толстыми грудями, веселыми глазами и мокрой промежностью, он больше не увидит детей, была дикой. Еще более диким было то, что это именно так и есть, и что это непоправимо, и привязанность к телу порочного существа лишила его семьи. Он больше не услышит смеха сыновей, не увидит детской одежды, развешанной на стульях, не услышит мирного сонного дыхания. И это потому так случилось, что ему казалось неизмеримо важным ложиться в потную постель с женщиной, раздвигающей для него толстые бедра, слушать слова, которые эта женщина говорила всем своим партнерам.

Унижение тем сильнее, что женщина ощущала полную правоту: ведь он не женился на ней, а ей надобно жить полной жизнью. Она и жила. Приезжала по приглашениям в Британию: билеты ей покупал то он, то второй ее любовник, акварелист Клапан; с одним любовником жила в одном отеле, с другим – в другом. Поразительно, что они ни разу не столкнулись, когда любовница летала не к нему: городок же маленький. Впрочем, она, скорее всего, не выходила днем из отеля. Теперь подробности мучили его – как правило, люди анализируют то, что бессмысленно анализировать. Еврея-эмигранта Феликса Клапана, иллюстратора-акварелиста, он встречал в их маленьком городке часто. Клапан был бойкий лысый невысокий человек со взглядами: ненавидел Россию, боролся в меру сил за независимость Украины, из которой уехал по еврейской квоте. Многие евреи Советского Союза сперва ехали в Германию, мучимую комплексом вины, там собирали дань немецкого раскаяния и деньги еврейской общины, потом продвигались дальше на Запад. Теперь Клапан мстил прошлому: выходил на митинги с плакатом «Долой тиранию Путина»; был мужчиной прогрессивным, осуждал тоталитаризм.