Сторож брата. Том 1 - стр. 24

В дверь постучали и, не дождавшись разрешения, дверь распахнули. Пришел поляк Медный – звать отставного профессора на обед.

– Вот вы где. Без вас и high table не начнется, решили устроить в вашу честь прощальный обед. Мы же одна семья. И все-таки завтра Рождество.

Она крикнула ему на прощание: «Убил любящую!», пусть с этим звенящим словом Рихтер и останется, пусть он запомнит.

Наталия Мамонова пошла прочь от Марка Рихтера по широкой Брод-стрит, шла не оглядываясь и несла в себе невыносимую боль от предательства Рихтера.

Марк Рихтер сказал ей такие слова, которые не только слышать, но и простить было невозможно.

– С кем. С лысым жовиальным еврейчиком. С акварелистом. С эмигрантиком, – цедил Марк Рихтер, в еврейской принадлежности которого не было ни малейших сомнений.

– Стыдно так говорить.

– Ты ничего не поняла. Я не эмигрант. Я уехал из России, потому что тошно было смотреть на комедию разоблачения Сталина, которая обернулась грабежом народа. Я уехал от омерзения к продавшейся интеллигенции. Мне отвратительна борьба за свободу и демократические идеалы, когда за них борются сытенькие. Я еврей. Еврей. Как Моисей. Я не торгаш. Не жалобщик. Еврей по отцу. Верно, еврей. Но не эмигрант и никогда не искал, где лучше и слаще. Не уезжал по еврейским квотам. Не суетился в мешпухах. Не клянчил, не пристраивался. Я из хорошей семьи. У нас торгашей и приспособленцев не было. Мы все умирали за Россию. Рихтеры – это хорошая семья. – Как все Рихтеры, Марк, когда говорил в ярости, то говорил сквозь сжатые губы и шепотом. – Мой дядя Соломон Рихтер – военный летчик, бомбил Берлин. Потом был арестован как космополит. Но мы не предавали ни коммунизм, ни Россию. Никогда. Вся моя семья сражалась в интербригадах. Брат Соломона, Лев Рихтер, погиб в штыковой атаке. Третий брат командовал торпедными катерами под Картахеной. Мы не отсиживались. Ты что же думаешь, сейчас я пойду на митинг за Бандеру? Мне плевать на свободу. Мой отец бедствовал и не мог напечатать ни строчки. Он не ловчил! Не рисовал иллюстраций к Мюнхгаузену. Он голодал. – И Рихтер скрипел зубами. – Он не был эпикурейцем. Неужели такие простые вещи были тебе непонятны? Мне дорога наша фамильная честь. Виктор Гюго – ты, наверное, этого писателя не читала – уехал из Франции, когда к власти пришел Луи Наполеон. Но он вернулся, когда тот же самый Наполеон Третий начал войну с Пруссией. Это была неправая война. Но Франция была в беде. А не Луи Наполеон. Неважно. Путин или не Путин. Это для вас, приспособленцев, важно. Гюго вернулся после Седана. В разбитую Францию. Он двадцать два года жил вне Франции. Но он не эмигрант. Вы что же, решили, что мы все за одно? За сытую демократическую жизнь? Втроем? Ménage à trois? Ошиблись.

– Успокойся, мой бедный. Мне так жаль, что причинила тебе боль.

– Когда я смотрю на фотографию отца, плачу, – так говорил старый Марк Рихтер, слова выдавливались из его губ, как пена из губ эпилептика. – Я показывал тебе фотографии моего отца.

– Ты женат! Мой дорогой, опомнись, ты женат! Ты все время забываешь, что я тебе ничего не должна.

– Дед моей жены был казачьим полковником. Он рубил красновцев на войне. Есть история. Она сложная. Ее надо знать. Есть война. Это война. В любви живут по законам военного времени.