Сто и одна ночь - стр. 46
Граф необычайно заботлив. Или просто хочет первым увидеть то, что скрывается внутри.
Следую за ним в гостиную, совмещенную с кухней, — помещение занимает почти весь первый этаж. Граф ломом вышибает приколоченные к окну доски, и комнату заливает густой солнечный свет.
Я испытываю странное чувство, похожее на ностальгию, но не свою, а чужую — ностальгию человека, полгода назад рассказавшего мне об этом доме.
Затянутые паутиной колесные диски, как медали, рядами висящие на стене, отбрасывают на пол солнечных зайчиков. На широком столе стоит покрытый коричневым налетом граненый стакан с остатками полевых цветов. Стебельки похожи на паутинки, дотронешься — и превратятся в пыль. Дверца сушилки над жестяной раковиной покосилась. На маленькой плите нахохлился ржавый чайник. Все старое, покрытое пылью и паутиной, изъеденное мышами и жуками, но ощущение такое, будто дом продолжает жить без хозяев.
Делаю шаг — и в широком солнечном луче взмывает облако пыли. Звонко чихаю. Граф оборачивается.
— После того как вы рассказали об этом доме, в самую первую ночь, я не мог успокоиться, потому что помнил, что где-то уже видел это строение — точь-в-точь таким, как его описали вы. Перерыл все коробки на чердаке, с лупой изучил фотоархивы родителей. Но нашел я дом не на снимке, а на открытке. Эскиз, датированный тысяча девятьсот тридцать третьим годом. Тогда это строение принадлежало семье Кипельских. Еще немного работы в городском архиве — и выясняется, что в это время в доме проживало девять человек. Это почти тупик. Как узнать, кто из них, учитывая, что прошло почти сто лет, каким-либо образом связан с вами? Старики, родители и пятеро детей. Одного из детей звали Глеб, но он погиб во время войны. Еще трое не дожили и до тридцати — несчастные случаи, болезнь...
— Что вы делаете, Граф?! — я улыбаюсь.
Поворачивая запястье с часами, он пускает на меня блики света.
— Касаюсь вас солнечным зайчиком — раз руками запрещено. Не щекотно?
— Нет, — улыбаюсь еще шире, глядя, как светлое пятнышко ползет по моим пальцам, перепрыгивает на куртку, устремляется выше. Потом теряю его из вида — и только по взгляду Графа догадываюсь, что сейчас зайчик гладит мое ухо, проплывает по щеке и застывает на губах.
— А вот самый младший из сыновей дотянул до пятидесяти, — Граф прячет руку за спиной, и его голос снова становится серьезным. — У него был сын — единственный наследник некогда большой и зажиточной семьи. Последнего из рода Кипельских нарекли Львом. Тридцать лет назад, еще совсем юным, он переехал учиться в город. Там ввязался в плохую компанию, едва избежал тюрьмы. Семьей он не обзавелся. Сейчас этот Лев, который так напоминает вашего Глеба, — одинокий мужчина под пятьдесят, так что династия, вероятно, прервется. Только какое отношения это имеет ко мне? — Я молчу, а Граф и не требует ответа. Указывает рукой на лестницу. — Поднимемся на второй этаж?
Конечно.
Почти не обращаю внимания, как опасно скрипят ступени под ногами, так взволновала меня история, рассказанная Графом, хотя многое из услышанного я уже знала.
— Не то чтобы я надеялся получить от вас ответ, — Граф подает мне руку, я перепрыгиваю через дыру в ступенях. И с удивлением осознаю: мне жаль, что он в перчатках. — Скорее, просто хвастаюсь тем, сколько бессмысленной работы проделал. Одна радость, что я писатель. Возможно, когда-нибудь напишу об этом книгу. Это спальня Глеба?