Сто и одна ночь - стр. 33
Спальня Графа такая же аскетичная, как и другие комнаты, так что приходится фантазировать. Достаю из рюкзака прозрачные невесомые шали — белые и голубые, матовые и сверкающие, с тонким кружевом и стразами. Вынимаю их тем же движением, что и фокусник кролика из шляпы. Реакция зрителя превосходит ожидания. Графа так и подмывает спросить, чем я занимаюсь, но приходится держать рот на замке — знает же, что не отвечу.
Художественно-небрежно разбрасываю шали по кровати. Приношу из кабинета все свечи, что нашла, расставляю на полу и тумбочке возле кровати, зажигаю. Выключаю свет.
Ах да, чуть не забыла! Вытаскиваю из рюкзака перья — не знаю, из каких птиц их выдрали, но они идеально подходят для моего спектакля: белые, пушистые у концов, длинные — с локоть.
Если Граф думает, что это предел, он глубоко ошибается.
Прошу его сесть на стул напротив кровати. Становлюсь к нему лицом и сбрасываю с себя плащ.
Брови Графа ползут вверх. Его шок так очевиден, что мне с трудом удается сдержать смешок, но нельзя же портить триумфальный выход.
Мне пришлось продать душу дьяволу, чтобы на ночь заполучить этот наряд. Нежно-голубой топ, расшитый бисером, с шуршащей бахромой лишь отчасти прикрывает грудь. От юбки одно название, на деле это несколько полосок темно-синей и голубой органзы, трепещущих при малейшем колебании воздуха. Возлагаю на голову чалму с полупрозрачной вуалью и ложусь на кровать набок — так, чтобы Граф видел меня во всей красе. Вот теперь, Граф, можете называть меня Шахерезадой.
— Начало осени в этом году Глеб мог бы сравнить с прыжком в колодец. Боль, шок, страх, неизвестность. Учеба, которая должна была занимать все его мысли, словно и не начиналась. Спустя неделю занятий он не мог вспомнить ни одного лица студентки или преподавателя.
Дни пролетали, как в бреду, в мрачных мыслях, воспоминаниях и попытках разобраться в себе. Едва заканчивались пары, он сбегал на улицу, промозглую, усыпанную пожухлой, мокрой листвой.
Сегодня он и вовсе прогулял универ. После короткого муторного сна, пропустив завтрак, он шел по улице так быстро, словно куда-то спешил. Моросил дождь. Ладони мерзли даже в карманах.
Вот уже неделя, как он не общался с Ланой. Принцесса, очевидно, его избегала. А Глеб не мог ей позвонить — не имел права — после всего, что натворил. А если бы позвонил, стало бы только хуже. Потому что мысли о Ксении не исчезли — наоборот, проросли глубже и теперь выворачивали душу, как корни землю.
Ксения поселилась в его голове. Просыпалась рядом с ним на узкой кровати общаги. Сидела на подоконнике, свесив босые ноги, пока он одевался. Шла за ним следом по тротуару. И ему приходилось сжимать в карманах кулаки, чтобы не обернуться, не подойти к ней, воображаемой. Он хотел бы прижать ее к себе. Так крепко, что бы тепло ее тела просочилось ему под кожу. Хотел смять ее, заткнуть поцелуем рот, искусать губы — и привкус крови теперь бы его не остановил. Глеб отчаянно нуждался в том, чтобы она стала его, до последней капли, до последнего глотка воздуха. Он жаждал этого так сильно, что не удивился, когда ноги вынесли его к дому в скандинавском стиле — тому, в котором находилась квартира Ксении.
Глеб все смотрел и смотрел на окно ее спальни и воспоминания накрывали его.