Сталинград. Том первый. Прощайте, скалистые горы - стр. 38

…Сбитый ударной волной упал и я, не успев пробежать по берегу и пяти шагов. Вдоль тела, мимо лица просвистела струя огня. Как я остался жив – невредим – не знаю. Чудом, наверное…да материнской молитвой. Иншалла! В ноздри шибанул серный запах взрывчатки, парной дух размороженной взрывом земли.

Я крутнул головой: справа и слева от меня было много других лежавших у мелких горячих воронок, над которыми таял туман взрыва и спелой брусникой краснели кровавые брызги. Увидел и других обмороженных, в заледенелых шинелях, телогрейках воинов, которые, скатываясь вниз, падали в реку и, окружённые росчерками пуль, уходили на дно.

И тут из кипящей поймы реки, вновь грянул перекатистый крик: «Ра-аа-аа-урр-ррра-аа!» И мы, презирая смерть, снова бросились на холмы, которые встретили нас кинжальным огнём.

…На склонах высот Шиловского леса завязался рукопашный бой. Дикий рёв атакующих и жуткие стоны раненых рваным эхом отзывались на противоположной стороне лесистого увала.

…Раненый в голову адъютант командира полка Илья Любанов с винтовкой наперевес рванулся на рослого рыжеусого фельдфебеля, судорожно перезаряжавшего свой раскалённый «Бергман» – автомат МР-34, и с ходу ударом штыка выбросил того из окопа. Весь окровавленный, с распоротой пулей щекой, с подвязанным предплечьем, сжимая пистолет в здоровой руке, бежал со своими солдатами в штыковую атаку командир 3-го батальона майор Николай Фёдорович Кулешов».

Так уж повелось: известный артист тот, о котором в народе гуляют сплетни. Боевой офицер – о воинской доблести и лихости которого среди солдат ходят легенды. …О безрассудной храбрости – твёрдости капитана Танкаева – истории переводу не ведали. Жил среди стрелков 472-го полка слух и о его булатном кинжале. Знал о кинжале и комбат Арсений Иванович Воронов, понимал, что «не по уставу», но смотрел на это сквозь пальцы. Потому как знал: горец без кинжала, как птица без крыльев. А более потому, что не было в его батальоне более смелого, более отчаянного и надёжного комроты, которому он поручал самые сложные, опасные. А подчас, как казалось, невыполнимые задачи.

Но вот! – что особенно удивляло и восхищало в нём старших командиров: при всех своих выдающихся заслугах, волевой собранности, дисциплинарной суровости и отчаянной решимости в бою, – Магомеда Танкаева отличала необычайная скромность, завидная выдержка. И эта воздержанность, природный такт, но при этом мужественная горская прямота и крепость духа присутствовали во всём.

* * *

Как-то в тесном кругу офицеров батальона, в один из октябрьских вечеров, отмечая день рождения Магомеда Танкаева, комбат с чувством сказал:

– А ты и впрямь, брат, сродни своему кинжалу. Так же молчалив и так же опасен в бою, как и твой клинок. Да уж, гансам с тобой кадриль не плясать. На танцплощадке лежать останутся, – под общий смех однополчан заключил он.

Майор Воронов держал в руках старинной ковки дагестанский кинжал, подносил к свету, внимательно оглядывал чернёное серебро ножен и рукояти. Вытянул наполовину лезвие, на котором вспыхнула голубая слепящая молния. С шипящим звяком вогнал клинок обратно в узорные ножны, уважительно вернул их имениннику. Пыхая папиросой и тепло посмеиваясь в ржавый карниз усов, зная упрямый характер Танкаева, на опережение обрубил: