Совдетство. Книга о светлом прошлом - стр. 74
– Да брось!
– Хоть брось, хоть подними. Без опоздания, черт бы его драл!
И точно: из-за крутого поворота реки выдвигался, еще наполовину скрытый зеленым островом, белый трехпалубный теплоход, показавшийся мне сначала удивительно длинным: еще чуть-чуть, и он, как плотина перегородит Волгу. По борту заискрилась золотая надпись «Андрей Жданов». Донесся ухающий шум винтов.
– Пропустим! – предложил Жоржик.
– Проскочим! – не согласился отец. – Далеко еще. Он на повороте скорость сбросил.
– Ох, Мишка, смотри…
– А ну подвинься, Егор Петрович! – Отец сел на лавку рядом с ним и перехватил одно весло. – Раз-два, взяли! Сама пойдет!
Но это с берега теплоходы кажутся медлительными и неповоротливыми, а с воды все совершенно иначе: «Андрей Жданов», быстро повернув, вышел, как в песне, из-за острова на стрежень и теперь, стремительно увеличиваясь в размерах, несся прямо на нас. Отец и Жоржик вдвоем гребли что есть мочи. Казалось, весла даже прогибались от напора. Когда они вздымались над волнами, с лопастей летели косые струи, а когда уходили в толщу, было видно, как вода в глубине вскипает под их натиском. Лодка, приподняв нос, летела вперед, как бригантина.
«Эх, еще бы парус!» – подумал я, посмотрев сначала на Селищи, потом на холм, и сообразил, что мы почти на середине реки.
Белый буй вблизи оказался выше меня, а ведь с берега он выглядит не больше покупного пластмассового поплавка. «Жданов» неумолимо приближался, он стал похож на торец белой многоэтажки, вырастающей из пучины на наших глазах. Уже можно было различить людей за голубым стеклом капитанской рубки. С нижней палубы нам кричали, размахивая руками, матросы. Золотая звезда, распластанная на носу теплохода, угрожающе увеличивалась, споря по яркости с солнцем. Белые якоря, еще пять минут назад казавшиеся не больше женских сережек в ушах, стали огромными. Отчетливо слышалось мерное и тяжелое уханье работающих винтов.
– Твою же мать! – выругался Тимофеич.
– Только без паники! – посиневшими губами попросил Жоржик.
И они, со страхом косясь на трехъярусную надвигающуюся громадину, гребли уже из последних сил, подаваясь стремительно вперед и до отказа откидываясь назад, как заведенные. Я перестал вычерпывать воду и, свесившись за борт, тоже стал помогать им – черпаком.
– Юрка, не свались!
Сначала над нами рявкнуло несколько отрывистых гудков, настолько громких, что, казалось, лодку звуком вдавило в воду. Затем на нас навалилось еще три рева – два длинных и один короткий.
– Проскочим! – крикнул отец жутким голосом.
– Стоп! Они нас справа обходят. – Жоржик повис на весле, тормозя, но Тимофеич продолжал грести, и лодка развернулась носом к теплоходу. Я уже видел ржавые потеки под якорями и слышал отчаянную ругань матросов на нижней палубе. Они держали в руках спасательные круги. Вверху толпились испуганные пассажиры, разбуженные, очевидно, гудками. Какая-то женщина завизжала от ужаса.
– Эй, на лодке! – прямо с неба обрушился на нас хриплый от ярости бас. – Немедленно прекратить движения! Жить надоело, вашу… – и гневный голос оглушительно повторил то же самое, что кричали на палубе злые матросы.
Неприличные слова громом прокатились по-над Волгой-матушкой… Тут, сообразив, отец тоже стал тормозить веслом, и лодка почти остановилась, а буквально через мгновенье мимо нас пронеслась, обдав водяной пылью, высоченная белая стена, испещренная круглыми иллюминаторами. Она закрыла солнце – стало жутко, мрачно и холодно. На меня пахнуло подгоревшей пшенкой, а мое лицо забрызгало водой, выливавшейся из отверстий в борту. Потом нас так мотнуло на волнах, что лодка едва не перевернулась. Но уже через миг стена, промчавшись, исчезла. С полукруглой, стремительно удалявшейся кормы здоровяк в тельняшке погрозил нам кулаком, а потом еще покрутил пальцем у виска.