Совдетство. Книга о светлом прошлом - стр. 107

Пока мы пели, клубни чуть остыли, вожатые резали их пополам, а к концу последнего куплета начали раздавать ребятам. Мы перебрасывали горячие половинки на ладонях, дули и, обжигаясь, жадно ели, продолжая петь. По рукам пошла пачка крупной серой соли. Картофелины были душистыми, рассыпчатыми и особенно вкусными, если откусывать вместе с обгорелой, хрустящей корочкой.

Вдруг Голуб вскочил, как подброшенный, и завопил:

– Лучшему в мире пионерскому лагерю «Дружба» – наше сердечное «гип-гип-ура-ура-ура»!

– Ура-а-а-а-а! – подхватили мы, оглянулись и увидели Анаконду.

А хмурая Тая нехотя сыграла туш.

Анаконда стояла возле большой березы, почти слившись со стволом благодаря своей серой болоньевой куртке с капюшоном. Улыбаясь, начальница смотрела на нас темными, неподвижными глазами:

– Приятного аппетита, ребята!

– Спас-и-и-ибо! – нестройно отозвались мы.

– Угощайтесь, Анна Кондратьевна! – Голуб, ужом подскочив к ней, протянул половинку самой крупной картофелины и пачку соли.

– Спасибо, Николай, спасибо, голубчик, в другой раз. Ну что, молодежь, понравился вам костер?

– Да-а-а-а! – хором ответили мы.

– Это хорошо! Будете вспоминать дома. Я дала вам, как и обещала, лишний час. А вы слово держать умеете?

– Уме-е-ем, – грустно подтвердили мы.

– Прекрасно! Спать я вас в последнюю ночь не заставляю, но и на головах ходить не позволю. Из корпусов ни шагу! Ясно? Тишина и порядок. Понятно? Старшим тоже надо отдохнуть. Договорились?

– Да-а-а!

– Тогда дружно встаем, строимся парами и – поотрядно – расходимся в корпуса. Таисия Васильевна, улыбнитесь, наконец, и сыграйте нам на дорожку «Чибиса»! Зайцев, запевай!

Баянистка послушно кивнула и, сохраняя на лице скорбь, растянула мехи, а Юра-артист, напружившись и скривив рот, совсем как Магомаев, огласил ночь настоящим оперным баритоном:

Мы нестройно подхватили:

Пока под бодрую песенку про «друзей пернатых» мы бестолково строились парами, взрослые под руководством завхоза уже тащили к костру кастрюли, лотки и противни, накрытые полотенцами, звенели ящиками с бутылками, несли, прислонив к груди, стопки тарелок и «пизанские башни» граненых стаканов, вставленных один в другой. Запахло свежим, только что наструганным винегретом. Из эмалированного таза, который, обняв, тащил усатый Попов, руководитель радиокружка, торчали шампуры с шашлыком, поблекшим от уксуса: шматы мяса чередовались с крупными кольцами репчатого лука.

– Угли-то как раз! – заметил, потирая руки, судомоделист с удивительной фамилией Смык.

– Пора бы! А то пеплом прибьет! – согласился завхоз Петр Тихонович.

У всех взрослых на лицах было написано нервное предвкушение скорого сабантуя. В тачке привезли большую алюминиевую кастрюлю плова: из риса высовывались такие крупные куски, каких я в детских порциях никогда не видывал. Физрук Игорь Анатольевич принес стопку байковых одеял, одним из них, расправив, он заботливо закутал голые плечи Таи: к ночи посвежело. А другое отдал библиотекарше Маргарите Игоревне, протиравшей вафельным полотенцем вилки и ложки.

– Андрей, ты найдешь себе пару или нет! – прикрикнула Эмма Львовна на Засухина, с ним никто не хотел вставать рядом из-за экземы на его руках, не заразной, но очень неприятной на вид.