Соткана солью - стр. 35

Что вообще со мной происходит?

Я, конечно, не самый спокойный человек, но до рукоприкладства доходила лишь в крайних случаях бессилья. Разве это было оно?

– Извини, не знаю, что на меня нашло, – шепчу едва слышно. Извиняться перед пацаном, наговорившим кучу гадостей – не самая приятная вещь, но и реагировать так – слишком.

Я ожидала насмешек на свое признание, но Красавин вновь удивляет.

– Все правильно на тебя нашло. Я заслужил, погнал херню. Извини, просто…

Я поднимаю взгляд в ожидании чего-то важного, но Красавин, усмехнувшись, качает головой.

– Неважно.

Я хочу возразить, однако вовремя прикусываю язык, заставляя себя смириться, ибо так оно в сущности и есть – неважно.

Важен лишь мой сын, дочь и ресторан. Беда в том, что с двумя из трех пунктов Красавин готов подсобить.

Просто так, потому что ему не чуждо сострадание и судя по всему, принципы, которые он столь яростно отстаивал уже какую встречу подряд.

Если так вдуматься, это достойно уважения. Однако, как хорошо, что Бугатти, хоть и не самая удобная машина, но крайне быстрая, и вдуматься, как следует, не хватает времени.

Минуя пост охраны, мы подъезжаем к моему дому, и Красавин, впечатлившись, присвистывает.

– Не слабо.

Стоит, наверное, просто поблагодарить и ретироваться. Но желание разрядить напоследок атмосферу и таки оставить о себе крошечку приятного впечатления, видимо, всегда будет со мной.

– Что, уже жалеешь, что отказался быть содержанцем? – насмешливо бросаю, отстегивая ремень безопасности.

Красавин смеется.

– В точку, – салютует он с усмешкой.

– А все уже, все, – развожу руками, улыбаясь в ответ.

Мы смотрим друг другу в глаза, и я вновь ощущаю это странное чувство, пробегающих между нами разрядов. Что ни говори и под чем ни маскируй, а напряжение либо есть, либо – его нет. Между нами было. Сейчас и при каждой встрече. Пусть со знаком минус, притаившееся, давящее, набухающее почти до разрыва, но есть. В этой застывшей тишине, в оставшейся недосказанности, в пламени прожигающих друг друга глаз. Бурей, штормом, стихийным бедствием.

– А что так, больше не нравлюсь? – слышу, будто сквозь вату.

– Дорого обходитесь, молодой человек, – беру себя в руки и, как ни в чем не бывало, помахав перебинтованной рукой, покидаю салон. Чувствуя одновременно легкость и необъяснимую горечь.

– Ну, ты кажется можешь себе позволить, – прилетает мне в спину не то шутливое, не то серьезное.

– Могу, но не хочу, – парирую тихо, не оборачиваясь, и спешу скрыться в доме, четко осознавая, что все, как раз-таки, наоборот.

Утро следующего дня начинается ни свет ни заря со звонка курьера.

Кое-как продрав глаза, растрепанная, заспанная, с тканевой маской на лице стою в халате-кимоно и пытаюсь понять происходящее, пока курьеры заносят в дом один букет за другим.

Пионы, ирисы, розы, гортензии, лилии, альстромерии, ромашки и бог знает, что еще начинает благоухать на весь холл, превращая его в подобие цветочного магазина. У меня рябит в глазах от обилия красок. Спросонья сообразить, что за бедный художник чудит получается с трудом.

Слава богу, он оказывается предусмотрительным товарищем и свой “миллион роз” поясняет карточкой с лаконичным: “Не знал, какие ты любишь, поэтому, чтоб наверняка. Выздоравливай! И как насчет примирительного ужина?”.