Сосуд порока. Гиляровский и Станиславский - стр. 5
– И вообще идите, – проворчал следователь. – Потом вас вызову.
Рудников пошел к двери и как бы случайно задел меня боком, но я даже не шелохнулся.
– Ишь, выставил меня каким фанфароном в своей книжке, – пробасил Рудников и вышел, так шибанув дверью, что чуть не посыпалась штукатурка. А штукатурка тут могла посыпаться в любую минуту – здание было старое, давно его никто не чинил.
– Очень он на вас обижен, – сердито сказал Тон-Подольский, пока я занимал стул. – Вы и правда изобразили его чуть не полицейским маньяком.
– Напрасно вы это, – заметил я. – Книгу-то писал другой человек. Я к ней отношения не имею.
– Да что вы говорите! – Михаил Евграфович вытащил из портсигара папиросу и положил ее на стол. – Вот посмотрите сами.
Он достал из верхнего стола ящика книгу.
– Чье имя на обложке? Ваше. Почему же не вы писали?
– А вот не я. И сам удивляюсь, как она в продажу попала. Да еще и мимо цензурного комитета.
– И мы удивляемся. Все хозяева книжных магазинов говорили, что к ним приходил некий человек, показывал письмо от цензоров и предлагал на пробу эту книгу.
– И они брали.
– А вы на заглавие посмотрите. Конечно, брали. С таким заглавием будут быстро брать. Да еще и автор – человек известный.
Я хмыкнул.
– Михаил Евгеньевич…
– Евграфович, если позволите.
– Точно, извините. Михаил Евграфович, вы же знаете, наверное, что я журналист. А вот как писатель… Ведь мою первую книгу изъяли и сожгли.
– Поэтому в этот раз вы и попытались издать книгу без цензуры, не так ли?
Ох, снова-здорово, куда ни поверни, но следователь, похоже, твердо верил в то, что именно я автор книги.
– Да я ее даже не читал!
– Так любой сказать может. Мол, и не знаю, про что там.
– Ну проведите обыск в моей квартире! И нигде там записей таких не найдете. Ведь и черновики должны остаться…
Тут следователь закипел!
– Вы за дурака меня держите, милейший? Да если бы я издал такую книгу, то уж конечно бы заранее выбросил все черновики. Мол, приходите, ищите! А я вам скажу вот что. Думаю, с деньгами у вас не очень. Вот и решили подзаработать. Тиснули книжку, подделали письмо цензурного комитета у прощелыг, раскидали по лавкам и просто ждете, когда деньги собрать. Чтобы по долгам расплатиться. А меня уверяете, что вообще не автор и никакого отношения к ней не имеете! Я вас, сейчас, милый мой, в камеру отправлю, вы там подумаете, а потом и сознаетесь! Ну-ка, говорите точно, вы автор?
– Нет! – крикнул я.
Тон-Подольский схватил колокольчик и не зазвонил, а просто затрещал им. В дверь просунулась голова Жулькина.
– В Бутырку его! Сей же час! И чтобы я его тут больше не видел!
– Есть!
Городовой ворвался в комнату и схватил меня. Я мог бы в одно мгновение освободиться, но решил, что не стоит бороться с ним. Еще и это дело пришьют. Навалившись на стол, я посмотрел Тон-Подольскому в глаза и прошипел:
– Ух, я же запомню это, Михаил Евгеньевич!
– Евграфович!
– Пошли, – нервно пробасил Жулькин. И я пошел с ним к дверям кабинета. Надеясь, что Михаил Евграфович и не заметит, что выложенную книгу я спрятал под пальто.
В той же карете мы доехали до Бутырки. Вышли у внешних ворот. Часовой открыл нам калитку.
– Тюремщика позови, – сказал городовой. Часовой достал свисток, который висел у него на груди и свистнул два раза.
– Что, – спросил я у Жулькина, – много ли в камерах людей?