Сосуд порока. Гиляровский и Станиславский - стр. 4

Я схватился за голову! Час от часу не легче!

– Да не моя это книга! – крикнул я.

– Фамилие ваше?

– Гиляровский.

– Ну и отлично. Выходите.

И тут Станиславский снова тронул меня. Пока я отвлекался на городового, актер сумел взять одну из книг, раскрыл ее и нашел строчку с издателем. Город Тверь, прочитал я, издательство «Петухов и Курочкин».

– Не к добру курица петухом запела, – мрачно сказал я.

Я вышел с городовыми, а Станиславский остался в лавке, просто стараясь не привлекать внимания. Второй городовой, Михайлов, закинул мешок с книгами в полицейскую карету, сел и пригласил меня.

– Нет уж, – проворчал я, – лучше пешком пройдусь. Я знаю, тут недалеко. На Большую Дмитровку?

– Точно! – ответил первый городовой. – Бывали уже?

– Не без этого.

– По преступной части?

– Да ладно! Я же был криминальным репортером!

– Ну, пошли!

Люди обходили нашу пару – видать не просто так городовой ведет мужчину в легком пальто и картузе. Такой, небось, хлыщ, вроде под стражей, а не заметишь – и походя обворует.

– Вас-то как звать? – спросил я.

– Жулькин моя фамилия.

– Да?

– Ага. Городовой, да при этом и Жулькин. Это родителям спасибо. Зато я и жуликам сдачи не дам. Нет…

Сзади послышался совсем близко топот копыт. Это был мой извозчик Водовоз с женой Машей в пролетке. Он пустил кобылу шагом.

– Так… – сказала Маша, наклонясь. – Это что такое? Вы куда ведете моего мужа?

– В часть пройдемся, – отозвался я. – Дело тут такое. Ненадолго.

– Это как сказать, – заметил городовой Жулькин. – Может, ненадолго, а может, и на подольше. Как судья скажет. Может, ночевать вернется. А может, и по Владимирскому тракту пойдет, цепями гремя.

Но Маша даже не обратила на него внимания.

– Обед для тебя готовить? Или сразу в часть принести? – равнодушно спросила жена.

Так-то и не сказать, чтобы ее что-то беспокоило. Однако пальцы сильно сжали бортик пролетки.

– Лучше собери-ка мне вещи. Мне потом надо будет отъехать на день или два. И не беспокойся, это я уже по своей воле.

– Хорошо.

Водовоз взглянул на меня и сказав только:

– Держись, Лексеич, Бог не выдаст… – он посмотрел на городового, – свинья не съест. – Хлестнул лошадь и покатил прочь, увозя мою жену.

А башни Тверской части уже возвышалась над крышами двухэтажных домов. Мы пересекли подъездной путь и вошли внутрь. Жулькин отметился у конторки и повел меня к следователю. На его обшарпанной двери висела табличка: «М. Е. Тон-Подольский. Следствие».

– А что такое М и Е, Михаил Евгеньевич?

– Евграфович, – разъяснил Жулькин. – Он это дело о ваших книжках расследует.

Гулко постучав и дождавшись разрешения войти, городовой ввел меня в кабинет, назвал мою фамилию, а потом по приказанию следователя, вышел.

Тон-Подольский сидел за небольшим столом. Он был толстый и лысоватый, одетый в штатское. Маленькие серые глаза смотрели скучно. А рядом на стуле сидел не кто иной, как Рудников с Хитровки.

– А-а-а… – зарычал Рудников. – Вот и Гиляровский, мать его растак!

– Не выражаться, – произнес Михаил Евграфович. – Здравствуйте… э-э-э… Владимир Алексеевич.

– И вам здравствуйте, – ответил я. – Что, стоя разговаривать будем или присесть разрешите?

Михаил Евграфович протяжно вздохнул.

– Встань, Рудников, уступи место.

Городовой нехотя поднялся.

– Надеюсь, в камере отсидишься, – и погрозил мне пудовым кулаком.