Смерть в салоне восковых фигур - стр. 16
– А как же ты смог эту женщину разглядеть, если темнота? – спросил фон Шпинне.
– Промелькнула она, вот и увидал.
– Кто она, ты можешь сказать?
– Нет! Я даже не знаю, женщина это или нет… Похожа, конечно, на женщину, только рослая, вровень с купцом. Я её почему рассмотреть не смог, потому что она за фигурой стояла, вот и не видно. А рука женская была…
– Какая рука?
– Саму женщину мне было не видно, фигура закрывала, а руку Пядников держал, вот так… – Зрякин ухватил воображаемую руку и, приоткрыв рот, чуть наклонился, точно рассматривал.
– А зачем он её держал, она что, вырывалась?
– Нет, он её просто так держал, вроде как опиралась она на него…
– Чем это всё закончилось? Женщина ушла, Пядников ушёл, или они ушли вместе? – спросил начальник сыскной.
– А вот этого я не знаю, – тяжело и как-то разочарованно вздохнул Зрякин, – до конца не досмотрел…
– Неинтересно стало?
– Да какой неинтересно – интересно! Городовой меня спугнул, вот я и дал стрекача.
– Понятно, – кивнул фон Шпинне и после короткого молчания спросил: – Ты ведь после этого ещё приходил к окнам салона ночью?
– Таиться не стану – приходил! Но женщины там больше не было!
– А кто был?
– Иван Христофорович.
– Что он там делал?
– Ходил по салону из одного конца в другой, в руке свеча и с кем-то разговаривал…
– Ты слышал, о чём?
– Нет, через стекло рази услышишь. У Пядникова губы двигались, вот я и понял, что он разговаривает. Но скорее всего, сам с собой, потому что один был.
– Может быть, купец разговаривал с кем-то, кого ты не видел?
Зрякин задумался. Думал долго, то собирал кожу бледного лба гармошкой, то распрямлял. Наконец глянул на Фому Фомича и отрицательно мотнул головой.
– Нет! Он, когда говорил, смотрел на одну из фигур, Пядников перед ней часто останавливался…
– А что за фигура? – поинтересовался фон Шпинне.
– Да не знаю я их, как они там называются, с ягнёнком которая…
– Он часто стоял перед этой женщиной и разговаривал с ней?
– Ну, с ней, не с ней – не знаю; когда возле фигуры стоял, то разговаривал – губы двигались.
Начальник сыскной взял карандаш и сделал быструю запись в лежавшей на столе тетради. Поднял взгляд на лавочника.
– Значит, любишь, Тимофей, подглядывать?
– А какие у нас в жизни радости? Только вот в окна поглазеть, где люди по-человечески живут…
– Ты считаешь, Пядников Иван Христофорович жил по-человечески?
– Да! – кивнул мелкий торговец.
– Я что-то путаюсь, растолкуй мне, как это – жить по-человечески?
Зрякин сощурился, растянул до того плотно сжатые губы и, мечтательно глядя поверх головы начальника сыскной, с причмокиванием проговорил:
– Есть, пить и спать вволю, сколько душа требует, а не так, как мы…
– Да разве душа такого требует?
– А чего же ещё? – Зрякин удивлённо глянул на фон Шпинне, потом на Кочкина. Лавочник не совсем понимал, что тут делает этот человек, сидит молча и только глазами зыркает. Вот те служба! И за это ему, наверное, жалованье какое-то положено.
– Это тело просит! – подсказал Фома Фомич. – А вернее будет сказать – плоть, и всё, что ты мне здесь перечислил, это суть – телесные услады, а стало быть – грех!
– Ну, вы совсем как батюшка Аким говорите, у того тоже – куда ни кинь, везде грех.
– Что поделаешь, если оно так и есть!
– Стало быть, Иван Христофорович в грехе жил? – спросил, глядя то на Кочкина, то на Фому Фомича, лавочник.