Смерть в салоне восковых фигур - стр. 14
– Да это вы меня хотите упечь!
– Скажи ещё, не за что.
– Не за что! Ведь я ничего не сделал.
– А за обман?
– Да разве это преступление, – хрипел Зрякин, – это не преступление!
– А что же это, по-твоему? – удивился фон Шпинне.
– Шалости!
– Дурак ты, Зрякин, это у тебя с женой шалости будут, а здесь, – начальник сыскной постучал ногтем по крышке стола, – это называется преступление, и за него, хочешь или не хочешь, нужно отвечать. Попал ты по самую макушку и не в болото, а в трясину из дерьма!
– И что же это… – Зрякин заговорил тихо, исподлобья глядя на Фому Фомича, – никак нельзя меня простить?
– Как думаешь, Меркурий Фролыч, можно простить Тимофея Зрякина? – Фон Шпинне вопросительно посмотрел на чиновника особых поручений.
– Можно, наверное,… – начал тот, противно растягивая слова, – но лучше будет наказать, чтобы другим неповадно было. А то простим, а он хвастаться начнёт, что ему никто, даже полиция, не указ, и другие, глядя на него, тоже начнут себя чужими именами называть… Нет, надо сажать в тюрьму, там ему самое место.
– Видишь, что умные люди говорят, надо тебя сажать, другого выхода нет, если, конечно… – Начальник сыскной, оценочно глядя на лавочника, замолчал.
– Что? – ухватился тот за это молчание, как за соломинку.
– Если, конечно, не хочешь верой и правдой послужить отечеству…
– Это как же?
– Ну, скажем, поработать на сыскную полицию в качестве добровольного помощника… – Фома Фомич внимательно посмотрел в глаза Тимофея, но, кроме тупого отчаяния, не нашёл там ничего. – Понимаешь, о чём я говорю?
– Нет!
– Если вдруг что-то услышишь или увидишь, придёшь сюда к нам и расскажешь об этом. Теперь понял?
– Да!
– Тогда по рукам?
– По рукам! – кивнул Зрякин, переводя взгляд с Фомы Фомича на кандалы. – Мне можно уже идти?
– Не так быстро! – качнул головой полковник. – Вначале мы должны наш с тобой устный договор сделать письменным.
– А зачем?
– Знаешь, как иногда бывает, я тут тебе наобещаю с три короба, потом ты придёшь ко мне, а я скажу – ничего не помню. А всё почему, потому что уговор был устный, а когда он будет письменный, тогда мне нипочём не отвертеться, придётся выполнять договорённости.
Кочкин снял со Зрякина кандалы, и тот под диктовку начальника сыскной написал бумагу, которая делала его полицейским осведомителем. Таких бумаг от «добровольных» помощников в нижнем ящике стола фон Шпинне был целый ворох. Какие-то были, по разным причинам, совершенно бесполезными, а какие-то сильно помогали во всевозможных расследованиях. И тут не угадаешь, где обретёшь, а где потеряешь, поэтому Фома Фомич придерживался правила, что всех недостаточно виноватых для судебного преследования записывать в осведомители. Кто знает, вдруг когда-нибудь эта писулька сгодится. К тому же так у мелких, копеечных нарушителей не создавалось впечатления безнаказанности. Чтобы они всю свою дальнейшую жизнь чувствовали на себе длань закона.
– Подписывать надо? – спросил лавочник почему-то у Кочкина.
– Конечно! – кивнул тот.
Когда всё было сделано, Фома Фомич аккуратно выдернул из-под рук Зрякина листок и помахал им в воздухе, чтобы чернила быстрее высохли. Пробежал глазами по кривым строчкам, удовлетворённо хмыкнул и спрятал бумагу в зелёную папку. Прихлопнув по ней ладонью, почти торжественно заявил: