Смерть субъекта - стр. 28
Сколько крови на его руках?
Действительно ли я хочу, чтобы эти руки ко мне прикасались?
Я отшатываюсь и встречаю взгляд центуриона.
– Хватит! – восклицаю я, – убирайтесь. Достаточно играть в благородство. Какая разница – трахнет меня кто-то из ваших товарищей или нет? Это все равно ждет меня в центре. Или…
Я расправляю плечи, делаю глубокий вдох и обличительно тыкаю пальцем в грудную клетку центуриона.
– Или вы все-таки сами решили мной воспользоваться?! Разумное решение, когда еще представится такой шанс! Хорошая новость: ваш член будет первым, что здесь во мне побывает! Плохая – если я забеременею, лучше покончу с собой, чем произведу на свет выродка от кого-то из вас! В остальном – ни в чем себе не отказывайте, господин!
– Юлия, – предупреждающе начинает центурион, – успокойся. У тебя истерика.
Да он, черт возьми, издевается! Будто я без него не понимаю, что со мной происходит. Я видела слишком много вещей, которые никогда не смогу забыть – и гниющего заживо старика, и избиение другого заключенного. И Фаустину в центре «Продукции и репродукции», бодрым голосом рассказывающую, какая честь для нее исполнять свой долг перед Империумом, как о ней «любезно» заботятся и хорошо кормят. Ее загнанный взгляд. Ее поджатые губы и тягучее молчание, стоило мне спросить о главном:
Сколько их уже было?
Как она это пережила?
Никак.
Фаустина мертва.
Еще бы со мной не случилась истерика!
Центурион все же пытается меня утихомирить, тянется, будто собираясь обнять по-настоящему, а я принимаюсь отбиваться. Я луплю его своими слабыми ручонками везде, куда могу дотянуться, пока он не сгребает меня в медвежью хватку.
Я сотрясаюсь в беззвучных рыданиях, уткнувшись лицом в шершавую ткань его кителя. А он – пес режима, палач, убийца, садист и далее по списку, успокаивающе гладит меня по спине и всклокоченным волосам. Прикосновения его рук мягкие и деликатные, словно он остерегается мне навредить. Немудрено, ведь ему привычнее этими лапищами ломать кости и выкручивать суставы, а не утешать плачущих женщин.
– Пожалуйста, – сдавленно бормочу я, – пожалуйста, лучше убейте меня. Убейте, если по-настоящему хотите помочь. У вас же есть с собой оружие, да? Я не смогу… я…
– Тише, Юлия, тише, – шепчет центурион мне в макушку. Он не произносит какой-нибудь лицемерной ерунды, вроде «все будет хорошо», и за это я очень ему благодарна.
Мои ноги подкашиваются, но он не позволяет мне упасть. Бережно удерживая меня в своих руках, центурион присаживается на узкую койку, и баюкает меня на коленях словно дитя. Постепенно мне становится легче. Объятая теплом со всех сторон, я перестаю трястись нервной дрожью.
– Почему вы делаете это? – вырывается у меня.
– Что именно? – уточняет центурион.
– Почему вы заботитесь обо мне, почему не ведете себя, как ваши товарищи? – сбивчиво лепечу я, – почему вы вообще служите в «Фациес Венена»? Ведь вы, судя по всему, неплохой человек… Вы могли бы выбрать себе любую другую профессию. Вы могли бы… Вы могли бы быть таким же, как остальные, просто воспользоваться мной, воспользоваться своей властью… За насилие над заключенной вас никто не осудит…
– Меня не возбуждают плачущие женщины, – серьезно заверяет он.
То, как сказаны эти слова, заставляет меня оторвать зареванную физиономию от кителя и посмотреть на центуриона. Я подмечаю, что уголок его рта кривится в некой пародии на улыбку.