Смерть субъекта - стр. 27

– Поторапливайтесь, – холодно цедит юный бог, – колесница не будет ждать. Заключенного приказано доставить в шахты.

Он брезгливо морщит нос от царящего здесь мерзкого запаха, резко поворачивается на каблуках и уходит. Заключенного отскребают от пола, и с него градом льется кровь. Милес с фингалом под глазом чуть задерживается, чтобы бросить на меня последний взгляд, полный зловещего обещания.

Не я виновата, что его отделал центурион, но именно мне придется за это ответить.

***

Центурион не ошибся, рассудив, что пребывание в «Карсум Либертатис» собьет с меня спесь. Страх ломает. Остаток дня я провожу в ожидании, когда и меня выведут из камеры, чтобы наконец отправить в центр «Продукции и репродукции». Никто так и не приходит. Я уже почти готова упасть в ноги надзирателям и молить прекратить эту пытку.

Я согласна. Я раскаялась.

Только, пожалуйста, не еще одна ночь в этих стенах.

Разумеется, я не сплю. Каждый мускул в моем теле напряжен до предела. Я сижу на койке с прямой спиной и прислушиваюсь к малейшему шороху.

Стоит мне различить чьи-то шаги, я готовлюсь к самому худшему.

У «самого худшего» фонарь под глазом. Он притормаживает у решетки, но не отпирает ее. Луч фонарика обшаривает меня с ног до головы. Надзиратель проводит языком по разбитой верхней губе. Мой испуг приносит ему очевидное удовольствие.

Он не удостаивает меня каких-то слов, лишь тычет пальцем в мою сторону.

Я и без слов считываю обещание: скоро.

Он уходит, а я прячу лицо в ладонях. Меня бьет крупная дрожь. Мне так страшно, как никогда в жизни. Эта демонстрация силы окончательно душит во мне все порывы к борьбе.

Уж лучше бы он сразу взял свое, чем откладывал «казнь» на потом.

Я встаю, чтобы подойти к решетке и посмотреть, что делает мой сосед, тот вонючий старик, надеясь, что смогу найти в его лице пусть безумного, но собеседника, и скрасить эти темные часы. Заключенный сгорбился на своей койке спиной ко мне, и, кажется, спит. Вероятно, он мертв. Я бы тоже предпочла умереть, но я не знаю, как провернуть это усилием воли.

Свет фонарика, танцующий на полу коридора, вынуждает меня отступить.

Вот и все.

Тот ублюдок вернулся.

Я закрываю глаза и перестаю дышать. Я представляю себе, как лишенный кислорода, мой мозг умирает, и я валюсь на бетонированный пол. Гаденыш не получит меня живой, а что он будет делать с моим мертвым телом – уже меня не касается.

Я приказываю себе стать мертвой.

Прямо сейчас, пока кто-то отпирает решетку снаружи.

– Юлия? – опять этот голос.

Передо мной центурион из допросной, вероятно, снова явившийся проверить, что никто не попортил товар до отправки по назначению. Желающих, надо думать, немало. Я – кусок мяса посреди псарни. Конечно, голодным зверям трудно устоять перед таким искушением.

От избытка чувств я бросаюсь центуриону на шею и лишь после понимаю, что мне не стоило этого делать. Нет слов, чтобы объяснить ему, как сильна во мне потребность в объятиях, в чем-то простом и человеческом среди всего этого ужаса.

Мышцы на груди центуриона твердые, словно камень. Он напрягается, и, кажется, тоже перестает дышать. Он не лупит меня за подобную вольность, но и не обнимает в ответ.

А умеет ли он? – думаю я. И в моей голове оживает жуткая картина, как двое милесов безжалостно избивают заключенного, прежде чем сопроводить к тюремному транспорту. Без сомнения, кто-то из них однажды дослужится до звания центуриона. А этот центурион – ведь тоже когда-то был простым надзирателем.