Смерть от любви (сборник) - стр. 40
– Как мать, хвалить тебя не стану, а то выйдет что «хороша наша дочка Аннушка, а кто хвалит ее – матушка да бабушка». Хучь тебя-то хвалят многие, сама давеча видела. Да вы куда собрались-то, уж не в деревню ли нашу? Нас ведь только к вечеру ждут.
– Хочу, маменька, Эдмунду Мячеславовичу лес Мороскин показать, где мы так хорошо гуляли когда-то, венки плели из цветиков лесных.
– Да уж ты не задумала ли тут чего, а ну рассказывай, по глазам вижу, что задумала.
– Да вот, вложить хочу средства свои, маменька, в родное сердцу место, пусть будет лес наш.
– Ох, Дежка, что ты, и подумать страшно, такие деньжища! Да ты бы лучше братцу-то родимому с домом подсобила, уж второй год крыша течет, все ему, бестолковому, руки не доходят.
– И крышу новую брату Николаю справим, и дом новый под ту крышу, под железную. Дом чтоб белый-белый был, чтоб слепил на солнце весь, да ворота резные и кругом забор тесов. Слышь, Эдмунд Мячеславович, справим дом деверю твоему, как думаешь?
– Дом – дело хорошее, Надежда Васильевна, – снова сел за руль Плевицкий, – а роднее брата никого нет. Можно и другой раз замуж пойти, и детей новому мужу нарожать, а брата родного и у Бога не вымолишь. Верно, Акулина Фроловна?
– Умные речи слышу, любезный зять, да откуда, удивляешь, у тебя мысли такие берутся?
– Да все дочь ваша просвещает меня. На ночь изволили рассказать сказку про рязанскую, кажется, женщину. Будто и сказка так называется, про рязанскую…
– «Авдотья-рязаночка», Эдмунд Мячеславович.
– Именно, что рязаночка! Хорошо, понял. – И Плевицкий рванул машину с места.
– Ну и храпунок! – не преминула удивиться Акулина Фроловна. – На нем бы, да в Святую бы землю Палестинскую добраться, а или в Киев хотя бы, слышишь, дочка?
– Ах, маменька! Слышу, слышу…
Десятитысячная толпа, собравшаяся вокруг летней эстрады Московского парка в Сокольниках, слушала, затаив дыхание, вдохновенное пение Плевицкой.
Поодаль, позади толпы, облокотясь на дверцу автомобиля, скучал Плевицкий, попыхивая дорогой гаванской сигарой.
А за кулисой критик Шебуев и близкая приятельница певицы Мария Германовна оценивали обстановку:
– Экая прорва народу нынче. Однако!
– Тыщ десять будет, не меньше, как на ярмарке в Нижнем.
– Что делает высокое искусство!
– Ах, Николай Николаевич, наивный вы человек, все об высоком…
– Простите, Мария Германовна, я не совсем вас понимаю…
– Да уж чего уж тут!
– Да уж вы скажете, сделайте милость!
– Да уж после скажу.
– Будьте любезны.
Раздался гром аплодисментов, взволнованная Плевицкая выскочила к друзьям:
– Ну как?!
– Волшебно, великолепно, Надежда Васильевна!
– Да сами извольте слышать, голубушка моя, какую бурю подняли. Вы – маг, маг, магиня!
Окруженная близкими и друзьями, Плевицкая потонула в цветах и комплиментах и когда собралась выходить, наконец, из уборной, то толпа была как наэлектризованная.
Никто не подозревал, что стрясется с ними через миг.
Как только певица показалась в дверях, к ней ринулись за цветами девицы, и так стремительно, что она покорно выпустила из рук букет, его мигом разнесли, а толпа понесла ее саму куда-то по кругу.
– Ах, это конец! – воскликнула Плевицкая и закрыла глаза.