Сломленная - стр. 21

Он вышел, хлопнув дверью. Я стояла в коридоре, ожидая его возвращения. Он всегда возвращался. Если бы он вернулся, я бы сдалась и заплакала вместе с ним. Через пять минут я ушла в библиотеку и разрыдалась, в полном одиночестве. Мой бедный сынок. Что значит быть взрослым? Взрослый – это тот же ребенок, только большой. Я лишила его детства, а потом двенадцать долгих лет он жил по моей указке. Он ни в чем не виноват. Но все-таки он – мужчина. Поэтому судить его следует сурово, не делая поблажек. Неужели я так жестока? Есть ли люди, способные любить без чувства уважения? Что есть уважение? А любовь? Если бы он не сделал карьеру в университете и жил ничем не примечательной жизнью, он бы постоянно искал моей любви; он бы нуждался в ней. Если бы он не нуждался в моей любви, учитывая мою гордость, я бы все равно продолжала опекать его и получать от этого радость. Но сейчас я вижу, как он все больше отдаляется от меня, и в моей душе появилось осуждение. Что же мне делать?

Печаль снова нахлынула на меня и больше не отпускала. С тех пор я больше не стремилась подольше поспать утром, а если и оставалась в постели, то только из-за того, что в одиночестве не могла справиться со своим горем и включиться в обычный ритм жизни. Без чьей-либо поддержки мне не хотелось выполнять привычные бытовые обязанности. Когда я просыпалась, мне иногда хотелось проваляться в кровати до вечера. Я с головой уходила в работу, часами сидела за столом и ничего не ела, только пила фруктовый сок. В конце дня, когда я наконец останавливалась, чтобы перевести дух, у меня болели все кости, а голова просто кипела. Порой я так крепко засыпала на диване, что, проснувшись, никак не могла прийти в себя, как будто ночью в меня вселялась вторая сущность, никак не желавшая покидать тело. В такие моменты я смотрела на знакомые предметы так, как будто вижу их впервые, вернувшись из сонного забытья. Я с удивлением осматривала сувениры, привезенные со всех концов Европы. Я уже совсем не помнила о тех поездках, они как будто стерлись из памяти. Но куклы, вазы, безделушки никуда не делись. Они уже не казались мне милыми и привлекательными. Краса природы тоже не радовала. Когда я в последний раз видела фуксии с изящными тычинками, похожие на епископов и кардиналов в длинных мантиях? Когда я в последний раз видела прозрачный, почти светящийся вьюнок или шиповник – простой, но такой милый цветок? Я забыла, как выглядит растрепанная жимолость, нарциссы – ослепительно-белые с желтыми глазками и немного наивные, словно чем-то удивленные? Возможно, цветы вообще исчезли с лица земли, а я еще не знаю об этом. Исчезли кувшинки с прудов, исчезла гречиха с полей. Я вдруг поняла, что совсем ничего не знаю о жизни на этой огромной Земле. И не узнаю уже никогда.

Я выходила на улицу, чтобы хоть на чуть-чуть вырваться из этого мрака. Я шла по улицам, смотрела на небо, на неухоженные дома. Но мой взгляд ни на чем не задерживался. Лунный свет и закат, запах весеннего дождя и теплого асфальта, вечерние огни и смена времен года – все это настоящие чудеса, но меня они не трогали. Раньше я умела радоваться и удивляться простым вещам, которые отвлекали меня от работы и часто становились приятным сюрпризом, разбавляющим скуку монотонного дня. Я потихоньку радовалась, выходя из лицея или со станции метро, на балконе в перерывах между работой или на бульваре, когда спешила на встречу с Андре. Теперь я бродила по Парижу одна, абсолютно свободная, сосредоточенная и застывшая в полном безразличии к окружающему миру. Времени было в избытке, и я могла гулять сколько угодно, но именно из-за этого я перестала ценить то, что видела. Когда на улице все раскалилось от полуденного зноя, солнце, проникающее сквозь закрытые жалюзи, пробуждало в моем сознании яркие краски лета; но когда я выходила на улицу и попадала в жару и духоту, оно ослепляло меня.