Следующая остановка – «Пионерская-стрит» - стр. 4
…Гончар подарил вечный сюжет. Майре ушла от Йоханнеса.
Мне нравятся женщины, которые уходят.
Петербурженка
Керамист Клим лепит земной шар. Вероника мастерит Адама и Еву. И ещё целая группа учеников высекает из глины человека. Все близко к сердцу приняли слова Створы о Боге-керамисте.
А я пытаюсь слепить коренного петербуржца. Точнее, русалку-петербурженку. Подругу себе леплю. У неё – мой нос, моя шляпка. Но во всём остальном она лучше меня: монументальный хвост, плавники-крылья, необыкновенно длинная шея, тяжёлые груди и вообще. Она весит шесть килограммов.
– Она взорвётся, – вздыхает Створа.
– В смысле?
– Ты воздух в глине оставляешь. Она у тебя в печке взорвётся – и все наши работы побьёт.
Чувствую себя Йоханнесом.
– А что делать?
– Дыры, чтобы воздух выходил. Но она у тебя всё равно взорвётся.
Я тоже думаю, что она взорвётся. Потому что я не керамист, а книжный график, который верует, что «В начале было Слово», а не глина. Но я перепутала кнопки – и вместо резиденции для графиков оказалась среди керамистов. Чужой среди чужих.
– Её бить надо, выбивать пузыри воздушные, – сказала Створа, ударив русалку в круглый бок. – Вот так, старайся.
Стараюсь. Побила русалку.
Русалка побита, а больно мне: значит, она – точно я.
У неё даже крыло отвалилось. Бегаю по мастерской с крылом: мол, помогите, кто может. Клим даёт добрый совет:
– Сделай шликер. И камыша туда добавь.
– Что?!
– Шамот в воде разведи. Когда высохнет – можно ангобами красить.
– Чем?..
– Тебе на утиль или политой?
– Куда?..
– Сегодня ночью будет ра́ку.
– А это прилично?..
Иногда лучше не переспрашивать. Просто медленно входить в ситуацию. Повторять чужие движения, мимикрировать. Кожа и одежда сами сменят окрас под окружающую среду: всё цвета глины.
В полночь керамисты вышли на улицу с лопатами и стали рыть ямы. Я уже ничего не спрашиваю, просто смотрю. Ямы становятся всё больше и глубже, инстинктивно хочется отойти подальше.
– Стой, куда? – останавливает Створа. – Ты на огне будешь.
Чувствую себя Джордано Бруно. Не хочу на огонь: готова признать, что Солнце вертится вокруг Земли.
Мне вручают перчатки и какой-то щит. Усаживают рядом с ямой.
Открывается жерло уличной печи – и Люда вилами вынимает раскалённых Адама, Еву, планету Земля… Кладёт всё в ямы – и внутри начинается пожар. Прячусь за щит, думаю: в какой момент жизни что-то пошло не так, что я теперь на корточках рискую провалиться в геенну огненную.
– Накрывай! Накрывай давай! – кричит Створа.
Выпускаю из рук щит. Всё, огонь в ловушке.
– А что это было?
– Обжиг ра́ку. Японец один придумал. Хотел пить чай из простых, но красивых чашек. Кстати, русичи тоже были неравнодушны к простоте и красоте, вон, видишь…
Поглядев в ночь, я увидела, что средь ёлок стоит огромная русская печь. Задумчивый отшельник. А на небе – привет от Куинджи: он в этих местах бывал, луну на память оставил.
И однажды русалка выйдет из печи.
– Надо же. Она не взорвалась!.. – удивится Створа.
А в последний день керамической осени раздастся громогласное:
– Давайте, живей, по коробкам! Пихайте туда всё, что найдёте мягкое: тряпки, бумагу, поролон! Хрупко! Всё очень хрупко! Заматывайте всё! Как оно до Третьяковки доедет, по-вашему?!
Клим укутывает земной шар в собственный шарф и качает его. Очень хрупкая ноша.