Славный судный день - стр. 12
"Саймон. Саймон. Саймон. Боги голодны. Боги требуют веры. Боги требуют преданности. Иначе боги будут требовать возмездия. Карма накажет их предателей. Карма накажет их обманщиков. Всех на костер тщеславия! Саймон! Саймон! Саймон!"
И хор голосов слился, произнося бесперебойно мое имя.
Саймон. Саймон. Саймон. Саймон. Саймон. Саймон. Саймон. Саймон. Саймон. Саймон. Саймон. Саймон.
Звук становился громче, звонче, выше… И я распахнул глаза, понимая, что трезвонит видеомонитор домофона. За окном стемнело, чумная голова гудела, и титанических сил стоило подняться.
Пришли Марика с Лоренцом.
***
Если бы когда-нибудь реальность позволила бы мне вспомнить тот вечер, я бы охарактеризовал его одним только словом: счастье. Хотя за ним и скрывалась странная, горьковато-сладкая тень, которую я никак не мог разглядеть до конца.
Мара и Ларри утянули меня из сумбурного ощущения тревожности и неясных жутких снов, вырвали из лап сомнений. Их смех, их лёгкие, порой почти бессмысленные разговоры окружали меня, как кокон, где не было места страхам и ночным кошмарам. Ребята просто были рядом со мной. Сильные, смешные, намеренно выводящие друг друга из себя, но неразрывно близкие, неотделимые, связанные. Как ветра и Чеботарский залив.
Я не стал им говорить об уходе из "Альянса" – знал, конечно, что Ларри сразу бы начал мозговой штурм и стал предлагать варианты, мол, "на худой конец всегда устрою тебя администратором в наш спортзал". Мара для приличия поворчала бы – но без зла и скорее мотивирующе. Я знал, что они бы поддержали мой выбор, ядовито обсудили бы Мартинса, но… Я не стал говорить. Не стал портить им вечер. Не стал их беспокоить очередным волнением, меня касающимся – они и без того долгое время были моим эмоциональным щитом. Поэтому в тот вечер мы шутили. Поедали попкорн и вредные снэки в ужасных количествах. Смотрели глупые боевики, переполненные клишированными героями и нелепыми взрывами. Марика и Лоренц комментировали каждую сцену, едва сдерживая (а порой и не сдерживая вовсе) ехидные смешки. Я замечал в их взглядах что-то, чего мне не хватало: лёгкость, беззаботность… Смелость. Та самая ребяческая смелость и вера в перемены, которые отняла у меня сырая камера и холодная сталь серповидного ножа у горла.
Когда сюжет фильма окончательно превращался в бессмысленное месиво, переключались на паршивую погоду и пейзаж за окном. Вечная тема для разговора, незыблемая.
Киношный герой картинно объяснялся в любви, и Марика рассмеялась, подцепляя лапшу на вилку. В этот момент что-то ударилось о потолок. Глухо. Тяжело. Мы втроем подняли синхронно головы, и я про себя тихо выругался "Да твою мать…". С другой стороны, оно и хорошо, что все втроем услышали – потому что я несколько дней думал, что словил шизу с этими странными звуками сверху; соседка не появлялась уже дней пять-шесть, и поговаривали, что она съехала, не попрощавшись.
– Это что там? – Лоренц нахмурился.
Тишина. Только продолжавший свою слезливую серенаду герой-любовник и скрип стула, на котором ёрзала Марика.
– Наверное, уронили что-то, – пожала плечами она.