Сказки печали и радости - стр. 15
Сергей молниеносно оказался рядом с Марией и, ухватив ее за запястье, хорошенько тряхнул. Василиса торопливо водрузила очки на нос и с накатывающей тошнотой отметила, что на пол приземлилось что-то очень тонкое, металлическое. Наплевав на технику безопасности, она перешагнула остатки зеркальной перегородки и нагнулась к упавшему предмету. При ближайшем рассмотрении это оказалась обычная игла… наполовину окровавленная.
В памяти пронесся носовой платок с вышитым человеческим глазом и слова Марии о дарах трех сестер, которые должны пригодиться.
Так вот, значит, что имелось в виду…
Финистов орал от боли. Неудивительно, ведь ему в глаз вогнали иглу. Василиса на миг забыла о ней, когда на плечо опустилась рука Марии.
– Прошу, проснись! – снова крикнула она, теперь уже ей, Василисе. – Куда ночь, туда и сон! Куда ночь…
Сергей скрутил пациентку. В комнату влетели люди. Кто-то увел Финистова, кто-то посадил Василису на стул и сунул ей в руки стакан. От воды шел устойчивый запах сердечных капель.
– Твою мать! – выругался главврач и посмотрел на нее с отчаянием. – Ну и что теперь делать?
– Пожалуйста, нет! – надрывалась из коридора Мария. – Поцелуй любви не помог, сон слишком крепок. Мне пришлось… Ему надо прозреть!
И вдруг крик ее оборвался. Видимо, из-за лошадиной дозы транквилизаторов. Василиса со своего места видела, как Мария обмякла в руках подоспевших на помощь медбратьев.
– Да знаю я, что делать, – зло выплюнула Василиса. – И вы тоже знаете.
Она не швырнула стакан об стену, хотя очень хотелось. Вместо этого решительно вернулась в кабинет, рывком выдвинула ящик с документами, достала из него папку с личным делом Марии и быстро вписала резюме:
«Шизофрения, острая стадия. Опасна для себя и окружающих. Требует изоляции».
Печать клиники врезалась в белый лист с легким хлопком, будто выстрел того самого ружья, повешенного на сцене в самом начале.
Все было на поверхности. Почему она, Василиса, так долго колебалась? Идиотка, настоящая идиотка! Позволила ввести себя в заблуждение, не раскусила пациентку сразу.
Боже, как глупо! И как же жаль Финистова!
Лучи заходящего солнца медленно окрашивали кабинет в алые тона. И Василисе после сегодняшнего дня казалось, что стены заливает чужой горячей кровью. Той, что осталась на ее руках.
Спит старый сосновый лес. Покачиваются на ветру вечнозеленые лапы ветвей. Верхушки скрипучих стволов протыкают темное небо с желтым маслянистым полумесяцем. Где-то вдалеке ухает сова. Ставни избушки, окруженной костяным забором, распахиваются от сквозняка. Лунный свет россыпью жемчужной пыли растекается по черной шерсти кота, пробравшегося на подоконник. Из глубины мрачной избушки доносится голос хозяйки:
– Васька, не намывай мне гостей! Только этих спровадила.
Хозяйка избушки поправляет серебристую косу под цветастым платком и, шаркая, добредает до горницы. В ней, покачиваясь на цепях, висит хрустальный гроб. В его объятиях спит девица. Та самая, что отображается в блюдечке с бегущим по нему яблочком.
– Куда ночь, туда и сон! – кричит девица, пока добры молодцы в белых халатах заламывают ей руки. – Проснись, проснись!
– Тю, да куда ему, милая, – шепчет хозяйка избушки. – Отражение разве разбудишь?
Она подходит к хрустальному гробу ближе, достает пузырек и подносит его к спящей девице. Сон ей снится беспокойный, нежное лицо кривится в беззвучном плаче. По щеке скатывается одна, вторая, третья слезинка… Каждую хозяйка избушки бережно ловит в пузырек.