Сказки печали и радости - стр. 16

– Вот так, милая, вот так. Без слез твоих не сваришь любовное зелье. А без зелья настоящий Финист и не взглянет на твою сестру. Ох, и не повезло тебе, милая, с родней, ох!

Хозяйка избушки качает головой и отходит в сторону. Ее зоркий, не по возрасту молодой взгляд прикован к блюдечку. На его дне отображается уже другая девица. Очки в роговой оправе и новый цвет волос не сильно меняют ее ученицу. Она узнает ее сразу же и с трудом унимает занывшее сердце.

– Помню я про твою просьбу, – негромко роняет хозяйка избушки в темноту горницы. – Просила у меня забвения, его и обрела. Надеюсь, теперь твоя душенька спокойна.

И тихо-тихо, украдкой смахнув слезу, она ласково добавляет:

– Спи, малышка, спи. Глазки покрепче сомкни…

Лампы – десяток холодных созвездий под куполом – засияли сами, стоило открыть дверь. Цесаревич замер, прищурился, козырьком приложил ко лбу бледную ладонь. Настороженный свет все равно сделал его глаза особенно, невыносимо серебристыми. И резче обозначил тени под ними.

– Здесь. – Цесаревич переступил порог, но дальше – ни шагу, просто прислонился к стене, скрещивая руки на груди. Под расстегнутым плащом блестели пуговицы-полумесяцы и лунный камень в геральдическом медальоне. – Впечатляет, правда? Не бойтесь.

Вольяна молча прошла вперед, украдкой сжимая за спиной кулаки. Если он кого и успокаивал, то себя, она-то не из тех, кто ценит ободрение, улыбки и прочее. Только решенные проблемы. Не по-девичьи это, всегда упрекал отчим, благодарнее надо быть.

Но Дурочка же, что с нее взять.

– Ни один механизм в этом доме никому еще не причинил зла.

И все же голос Цесаревича шелестел приятно, напоминал майский ветер в родном саду, тот, что колыхал плюшевые кисти сирени и играл упругой травой, шуршал листами и норовил вырвать из рук чертеж. Не успокаивал, нет. Но отступиться не давал. Цесаревич снизошел до нее, и отвел сюда, и все говорил, говорил с ней, прожигая взглядом напряженную спину, рассеченную длинной черной косой ровно между лопаток.

Не просто так. Цесаревич надеялся. Возможно, даже больше, чем она.

– Что, если я не справлюсь? – все же слетело с губ.

Теперь Вольяна ясно видела то, за чем пришла. Рогожи сняли, металл со всей предательской ржавчиной обнажили, носовой фонарь – чудный, из цветных стеклышек – угрюмо качнулся на скрипучей цепи, словно своим приближением худенькая новая хозяйка сиротеющего дома подняла все ветры Империи Серпа. Корабль был старым – это она знала. Огромнее, чем ей представлялось. А еще корабль тоже был болен. Умирал. Как…

Все предательски расплылось перед глазами.

– Вольяна, – окликнул Цесаревич глухо. – Я и не жду побед. У него скверный нрав, он может отказать, даже если кинете к его ногам все чудеса мира. Не убьет вас – уже будет хорошо.

Она обернулась, быстро проморгалась, вгляделась в темноволосую фигуру, будто сошедшую с затертых фресок, где Три Царя протягивали руки Трем Царицам. Величественный… Если бы не скорбные тени под глазами и не опущенные углы рта.

– Его чинили? – Она положила ладонь на обшивку. Прислушалась.

Цесаревич покачал головой, сбив прядь на глаза, и горько улыбнулся.

– Надеюсь, у вас еще будет возможность обсудить с супругом, можно ли починить то, что изначально не работало…