Синдром разбитого сердца - стр. 5
Проигрыватель с колонками оказался на редкость мощным, Антон даже вздрогнул, когда из динамика ворвалась мучительная прекрасная музыка тра-тата-тата и поплыла над поляной и над лесом. Потому что этого не могло случиться, не могло случиться никогда. На пошлой нелепой танцплощадке среди мамаш и бухгалтеров в кепках он увидел ту самую женщину из фильма! Тоненькие запястья, длинные стройные ноги, спутанные темные волосы до плеч. Нет, какого черта? Антон навсегда забыл, как выглядела та ненужная французская актриса, – он видел и помнил только ее, чудесную, совершенно взрослую женщину, с тонкими прекрасными руками и легкой грустной улыбкой. Какое счастье, что начался один из медленных танцев! Заикаясь от волнения и страха, прекрасно понимая, что сейчас появится муж или более достойный и самостоятельный поклонник и его просто турнут, Антон все-таки шагнул вперед и глупо, как лакей в кино, поклонился. И она задумчиво-непонятно улыбнулась и протянула руку. Какой гениальный человек придумал медленный танец – запросто обнимать практически незнакомую женщину, держать ее руку в своей, вдыхать чудесный запах волос и даже касаться щекой локона на ее лице! И какой идиот запустил сразу после этого «быстрые ритмы»!
Задавать вопросы Антон не посмел, танцевать чертов вальс, последовавший за ритмами, категорически не умел. Так и болтался рядом, так и пялился, пока она сама не рассмеялась и не предложила проводить ее к стоящему в конце общей застройки домику. И не знал, совсем не понимал тогда, что началась потрясающая, ни в каких фильмах не виденная страница его собственной жизни.
А в ту ночь он просто не смог уснуть. Кто бы смог, когда в руке оставалось ощущение ее пальцев, а на щеке – легкое дуновение? Словно аромат влажной травы. Мужики-соседи слаженно заливисто храпели (дуэт гармошки с контрабасом!), пахло носками, мокрыми грибами, чужими постелями. Антон выбрался на свежий воздух и пошел, подрагивая от сырости и почти не разбирая в темноте, куда ведет в зарослях кустов узкая дорожка. Воистину, куда глаза глядят. Пахло травой и цветами; на тропинку выскочил лягушонок и чуть не нырнул, дурашка, под огромный мокрый башмак; ромашки росли охапками, словно заранее заготовленные букеты. И не требовалось большого ума, чтобы догадаться, куда глядели его глаза. В окошке знакомого домика горел слабый огонек. Еле заметный, словно кто-то забыл задуть свечу. Антон, борясь с желанием заглянуть, постоял в темноте, потом все-таки подтянулся к окну, но ничего не увидел за плотно задернутой занавеской и сел на ступеньку у двери. Счастье, что никто не мог разглядеть в темноте этого двухметрового идиота, жалкого молокососа в грязных ботинках! Антон сидел и сидел, совершенно закоченев, только в груди пекло и громко колотилось сердце, отдавая почему-то в живот, и он почти не удивился, когда открылась дверь.
– Почему ты впустила меня тогда?
– Как я могла не впустить такого замерзшего ребенка? Сразу бы расплакался – скажешь, нет?
– Не расплакался бы, а просто умер.
Горячая щека на его щеке, теплые руки обнимают, прижимают к себе, так, что он перестает дышать, кожа немеет от прикосновения к ее обнаженной груди, мокрая одежда падает на пол. Кажется, он стонал и плакал, или она нарочно придумала потом, чтобы подразнить? Не любила пафос, навсегда отучила его от восторженных слов и громких объяснений. И не то чтобы он был совсем зеленый – еще прошлой зимой попробовал земной любви или, проще сказать, трахнулся с одной девчонкой из студенческого общежития, вполне удачно трахнулся, но близко не почувствовал такого сладостного, почти обморочного упоения, как случилось с ней. И продолжало случаться каждый раз, вновь и вновь, и невозможно было ни насытиться, ни оторваться.