Синдром разбитого сердца - стр. 12
Вот что ожидает безмозглую девицу, если она не слушается родителей и выходит замуж за болтуна и пьяницу! А ведь как красиво уговаривал, паразит, золотые горы обещал.
Фамилию оба брата носили мамину, Дворкины, и только отчество Иванович издевательски напоминало о канувшем в неизвестность папаше. Посему его звали Лев Иванович Дворкин, такая вот хрень.
Но все-таки в детстве ребята из разных домов часто собирались в общем дворе, играли в садовника, штандер, прятки. Особенно все любили прятки. Алина Василенко бегала стремительно и умела затаиться в самом неожиданном углу, за толстым стволом дерева, под скамейкой, в сарае. Навсегда осталось ощущение сильно бьющегося сердца, когда однажды в темноте сарая его руки уткнулись в живое мягкое тепло, и лицо обдало горячим дыханием. И они оба не побежали отбивать, а так и стояли в страшной, упоительной близости, и его губы почти касались ее щеки.
К тому же она была старше на целый год и соответственно на целый класс. И летом семьдесят шестого, когда Алина стала студенткой университета, причем сложного, недоступного его пониманию химико-технологического факультета, Лева оставался сопливым школьником в растянутой на локтях и коленях школьной форме мышиного цвета. Форма была отдельным унижением на фоне ее ослепительной короткой джинсовой юбки (наверняка из «Березки»!) и легкой кофточки с пуговичками, так что даже полный идиот не мог не заметить стройных ног и круглых, как мячики, грудей. Даже соски, кажется, выступали под тонкой тканью, но он так и не решился разглядеть повнимательнее.
Последний учебный год остался в памяти именно чувством унижения. Правда, их дом заметно улучшился после капитального ремонта, огромную коммуналку частично расселили, а оставшимся жильцам, в том числе его матери, досталось по дополнительной комнате. Теперь в огромной свежеокрашенной кухне остались только две газовые плиты, и каждая гордо занимала отдельную стену. По углам, как столпы благополучия, расположились два новых холодильника – их и соседки, – но по сути ничего не изменилось. Мать все больше придиралась, требовала участвовать в уборке квартиры, выносить мусор, ходить за картошкой. Чтобы не встретить Алину с облезлым мусорным ведром в руке да еще в старых трениках и тапках, он тянул до темноты под неотвязные, как головная боль, нотации и упреки матери. И мечтал только об одном – покинуть этот дом.
Потому что он все-таки встретил ее именно с ведром. Кривым от времени и прожженным с одного бока ведром – не брать же для отбросов хорошее и новое! Благословенные мусорные пакеты появились лет через двадцать, а тогда нужно было высоко поднять вонючее ведро, вытряхнуть в помойку и отдельно вытащить прилипшую ко дну газету. Вот за этим занятием Алина и застала Леву. Вернее, он их застал! Красивый парень в фирменных джинсах обнимал Левину вожделенную красавицу в тени разросшихся лип, обнимал нагло и откровенно – одна рука его жадно обхватывала тоненькие плечи, а другая скользила по стройному бедру к краю юбки. Алина открыла глаза, почувствовав Левин отчаянный взгляд, и беззаботно рассмеялась. Подумаешь, жалкий десятиклассник из детства – было бы о чем говорить!
Оставалось выбрать подходящий город для бегства. В разговорах с родственниками и подругами мать постоянно причитала, что еврейскому ребенку в Киеве дорога в приличный ВУЗ закрыта – будь то медицинский или политехнический, везде одинаковый антисемитизм. И хотя доля правды в ее разговорах была, Лева рвался уехать из дома не только в надежде легко поступить в институт. Он устал от унижения, маминых вечных нотаций, глупейшей зависимости – ни своей комнаты, ни нормальной одежды. Киев, как и любая столица, требовал соответствующего оформления – денег, блата, влиятельных родителей или хотя бы выдающихся способностей. Приходилось признать, что Лева не тянул ни по одному пункту.