Сила - стр. 27

» (т. ж.).

Этот образ совершенно естественен для русского языка, где таять от горя означает худеть, чахнуть, сохнуть. Но что еще удивительнее, русский язык знает, что таять можно и от счастья, и от радости, и от восторга, от любви. И даже от слов.

Иными словами, плоть и чувства связаны удивительным образом, как если бы плоть набухала от готовности плодоносить, наливаясь неким веществом жизни, но могла бы терять его, если меняется душевное состояние. Другое имя для того же самого вещества – жизненная сила или сила жизни – спорость, как говорили в старину, которая и определяет плодоношение и способность наливаться и питать.

В этом отношении поразительно сходство между зерном, плодами растений и женской грудью, которая, к слову сказать, тоже набухает от наполнения некой жидкостью, дающей жизнь. И силу!

Вещество жизни оказывается почти в прямом смысле и веществом силы. По крайней мере, жизненной.

Простое и очевидное наблюдение над растениями, показывающее, что засыхающее растение умирает, было перенесено нашими древними предками на людей, и там наблюдательный глаз обнаружил те же самые признаки: старость начинается с высыхания.

«Содержавшаяся в теле жидкость казалась основой жизни и сил. Она не только очевидно расходовалась в виде слез, пота и семени, но и в обычной жизни запасы этой жидкости соответствовали запасам жизненных сил, и ее убывание означало убывание жизни. Так, при серьезной болезни пациент „тает“ (Одиссея), истекая потом и одновременно теряя силы. „Тело“ убывает вместе с жидкостью» (т. ж., с. 214).

Такой вывод должен был повлечь за собой вполне естественный вопрос: как можно сохранить и продлить свою жизнь? И поскольку сходство с растениями казалось бесспорным, то бесспорным казался и вывод: растения надо поливать, чтобы они пили влагу и возвращались к жизни, так же и с человеком. Чтобы жить, надо пить, нельзя позволять жидкости покидать тело.

После такого умозаключения вопрос сводился лишь к тому, что пить? Аналогия с растениями довольно быстро привела к мысли, что пить можно и воду, и молоко, но самое ценное – это сок растений, перебродивший в вино! Очевидно, мысль эта подкреплялась тем, что вино приводило в измененное состояние сознания, что виделось способом общения с богами. А древние, если вспомнить их пристрастие к психотропным грибам и растениям, были очень чутки к любой возможности приобщения к божественному.

«Почему в роли влаги жизни выступает именно вино? Мы видели, что древнейшие греки признавали родство людей и растений, жидкость, содержавшаяся в человеке, отождествлялась с соком растений. У человека эта жидкость преимущественно концентрировалась в голове, содержащей семя, и у растений тоже в их „голове“, то есть в плодах.

В проклятии, приведенном Гомером, вино заменяет собой жизненную влагу, находящуюся в мозгу. Вино, семенная жидкость лозы, приравнивалось к семенной жидкости человека. Культ бога вина Диониса носил выраженный фаллический характер. Вино напрямую поступало в мозг, средоточие гения» (т. ж., с. 216–7).

Вино ударило в голову, как это знакомо для русского человека!

Я не приводил всех доказательств, собранных Ониансом, того, что древние считали именно голову местом, где порождается семя. Но от себя могу напомнить о том, как в «Речных заводях», китайской книге тринадцатого века, буйный герой, которому не понравились насмешки просветленного, пробирается к тому ночью, застает его медитирующим и разрубает ему голову своим чудовищным топором. Из раскрывшейся головы брызжет белая жидкость – чистое семя! На следующий день, правда, просветленный оказывается жив…