Шляпа. Юмористические миниатюры - стр. 14

И еж побрел себе, попыхивая, округлившись. Он думал о спячке, сопряженной с неутомимым размножением – слава богу, во сне, ибо ежиха была редкая уродина.

…На поверке подпоручика вызвали, но не дождались.

И сделали вид, будто ничего не случилось, а выкликали всякий раз. И продолжали выкликать в Отечественную, получая неизменный ответ: «Навечно зачислен в строй».

Он, тот подпоручик, был пломбированным агитатором-большевиком.

Вот почему такие почести.

Гуляют слухи, что где-то в нынешнем Кенигсберге, в школе прапорщиков, и по сей день стоит изрезанная парта с художественной фигурой Ежа, а Сент-Экзюпери из нормандии-немана срисовал с нее своего Слона в Удаве.

«Эх ты, шляпа», – говорили однополчане.

Сейчас конкретный пункт упокоения Ежа упорно разыскивают. Не остановленный заградотрядом белых, к нему, до наживы алчный, приближается наш Черный Следопыт, помахивая саперной лопаткой.

«У нас не бывает безымянных героев», – заявляет он нагло.

Песенка маньяка-убийцы по прозвищу «Парикмахер» была спета.

Группа захвата суетилась у входа в парикмахерскую. На крыше лежали снайперы. Майор, командовавший операцией, дал отмашку, и страшные гоблины навели автоматы на дверь.

– Спокойно, – приказал майор. – Я сажусь в кресло и вынуждаю его проявиться.

Автоматчики прилепились к стене, а майор толкнул дверь и строевым шагом вошел в мужской зал.

Гнусный, уродливый Парикмахер с яйцеобразным черепом изогнулся и зашипел:

– Постричься? Побриться?.. Освежиться?

– Побриться, – твердо сказал майор и сел в кресло.

– Побриться! – восторженно вскричал Парикмахер, победно завернул майора в простыню, намылил майору лицо. Взмахнул бритвой и перехватил ему горло.

– Тревога… тревога… – захрипел майор, валясь на бок.

Маньяк ударил ногой в оконную раму, высадил ее и, как был, в белом халате выпрыгнул на набережную.

– Стой! – послышалось сзади.

Парикмахер осклабился, оттолкнулся, прыгнул в канал и быстро поплыл. Защелкали выстрелы, взбивавшие вокруг голого черепа фонтанчики воды.

Молодежь, которая курила и распивала на мосту напитки, стала швырять в Парикмахера пустые бутылки. Улица улюлюкала:

– ПЛАВАЮЩАЯ БРЕЮЩАЯ ГОЛОВКА! ПЛАВАЮЩАЯ БРЕЮЩАЯ ГОЛОВКА!

Говорят, что такая же история случилась у Липскерова, но я у него не читал, и потом – там был жук, да вообще все иначе наверняка.

…Однажды безымянный юнец, не сильно благоразумный и не привыкший выслушивать седобородых знатоков жизни, стоял, разинувши рот, и взирал на собачье дерьмо.

– Муха влетит, – с укоризной предупредил отиравшийся, подобно роялю, в кустах седобородый старец, который, видимо, знал, о чем говорит, да и вообще, что бывает.

Юнец не внял, и муха влетела.

Юнец шел на базар найти там денежку, а нашел цокотуху.

Она укрепилась где-то глубоко в пищеводе и была очень цепкой; ее было ни выплюнуть, ни выблевать. Она щекотала юнца, заставляя его непроизвольно вновь и вновь, но уже без последствий, разевать рот.

Потом они сжились. Муха отложила яйца, расплодилась, и в потемках юнца образовался маленький рой, который, как и носитель, пристрастился к курению табака, алкогольным напиткам и сквернословию. Более того: когда юнец не сквернословил, рой побуждал его к этому возмущенным утробным жужжанием, которое складывалось в довольно внятные хульные слова. Таким чревовещанием рой часто защищал своего хозяина от многочисленных недоброжелателей.