Размер шрифта
-
+

Шатёр мудрости. Рубаи - стр. 4

Переводили Омара Хайяма и Константин Бальмонт, и Валерий Брюсов, и А. Е. Грузинский, а также многие другие переводчики, большинство из которых так или иначе отступали от особенностей оригинала – рифмовки, ритма и/или количества строк. Каждый переводчик невольно находил «своего Хайяма», привнося в тексты нечто собственное и в разной степени жертвуя оригиналом в угоду поэтической красоте. Сегодня, при сопоставлении переводов, зачастую совсем не просто установить их соответствие единому источнику – настолько самостоятельными они предстают в глазах читателя.

В данной книге представлено 368 избранных рубаи Омара Хайяма, скомпонованных по тематике (конечно же, компоновка условна – каждое четверостишие представляет собой отдельное произведение), в переводах О. Румера, И. Тхоржевского, Л. Некоры, К. Бальмонта и М. Ватагина, включая поэму «Неверная красавица» Э. Фицджеральда (в переводе О. Румера) и цикл рубаи о беседе кувшинов под условным названием «В гончарной мастерской» (в переводе И. Тхоржевского).

Стихи восточной мудрости гармонично дополнены картинами известных британских художников, каждый из которых в своё время проиллюстрировал «Рубайят» Омара Хайяма и сказки «Тысячи и одной ночи», – Эдмунда Дюлака (1882–1953) и Рене Булла (1872–1942); благодаря чему каждый читатель совершит прекрасное поэтическое путешествие в «загадочную душу перса».

Александра Крючкова,

член Союза писателей России


I

Шатёр мудрости

Расшил Хайям для Мудрости шатёр, –

И брошен Смертью в огненный костёр.

Шатер Хайяма Ангелом порублен.

На песни продан золотой узор.

И. Тхоржевский

Вчера в гончарную зашёл я в поздний час,
И до меня горшков беседа донеслась.
«Кто гончары, – вопрос один из них мне задал,
Кто покупатели, кто продавцы средь нас?»
О. Румер

В гончарной мастерской


Нет гончара. Один я в мастерской.
Две тысячи кувшинов – предо мной,
И шепчутся: «Предстанем незнакомцу
На миг толпой разряженной людской».


Их множество! На полках, на полу…
Большие, малые… Сквозь полумглу
Я плохо вижу. Различаю шёпот,
Но есть совсем безмолвные в углу.


Кувшин храбрится: «Да, я – из земли!
Но раз меня оттуда извлекли,
Раз дали форму, блеск… не с тем, конечно,
Чтоб снова сделать глыбою земли!»


Другой спокоен: «Даже будь сердит,
Раз на столе кувшин с вином стоит,
Не разобьёшь! Чтоб тот, кто сам же лепит,
Стал разбивать? Не может быть! Грозит!»


Молчание. И вздох исподтишка
Нескладного щербатого горшка:
«Все надо мной смеются… Кто ж виною,
Что дрогнула у мастера рука?»


Ещё болтун-горшок. Довольно стар.
В скуфейской шапочке. В нём пышет жар:
«Я был тобой! Ты… станешь глиной, мною!
Так кто ж из нас – горшок, и кто – гончар?»


«А вот, – вставляет кто-то, – говорят,
Что будет смотр: и кто испорчен – в Ад
Швырнут, и – вдребезги! Не верю! Сплетни!
Наш Добрый Друг устроит всё на лад…»


Непроданный, забытый на краю:
«Совсем иссох – так долго здесь стою!
Но если б мне, бедняге, дали влаги —
Воспряну вмиг! Весь мир я напою!»


Болтали долго. Шёл нестройный гул.
Вдруг ясный месяц в окна заглянул.
И все врасплох забормотали: «Тише!
Дозорный сторож! Спать!..» И мрак уснул.
И. Тхоржевский

Небесный гончар


Нам форма наша Мастером дана,
Но нам порой не нравится она.
Он сделал хорошо? Но почему изъяны?
А если плохо – чья тогда вина?
М. Ватагин


Гончар лепил, а около стоял
Кувшин из глины: ручка и овал…
Страница 4