Сезон белых плащей - стр. 9
М а й о р о в. Нет, у нее серьезно. Кстати, и у меня. Я, брат, тоже воцерковился. Лет пять назад.
П а н и н. Сподобился, значит. Ну, правильно.
С улицы в гостиницу шумно входят Т а н я и Ю л я. Стоит ли упоминать, что и на Т а н е все самое дорогое и изысканное: меха, сапоги, золото, макияж. Впрочем, белый пуховой платок на голове повязан слегка небрежно. Она очень ухожена, красива и свежа, несмотря на известный возраст.
Ю л я. Карета подана!
Т а н я. Майоров, ты уже сдал ключ? Мне на секунду.
Внезапно, увидев П а н и н а, замирает на месте. Ю л я с недоумением смотрит на нее, потом на П а н и н а и М а й о р о в а.
П а н и н (неожиданно хриплым голосом). Долго жить будете, Татьяна Анатольевна.
М а й о р о в. Ну? Узнаешь? Кто этот мощный старик?
Т а н я. Боже мой…
М а й о р о в. Именно!
Т а н я. Валера?!
П а н и н. Здравствуй, Танюша.
М а й о р о в. Ну? Чего встали, как «укопанные»? Целуйтесь, давайте!
П а н и н и Т а н я неуверенно и как-то неумело целуются «в щеку», как бы клюют друг друга.
П а н и н. Нет, не так. По-русски давай. Вы же с Андрюшей уверовали, как стало известно широкой общественности.
Т а н я. Давай… по-русски.
П а н и н и Т а н я целуются «в щеку» еще дважды, на этот раз крепче. М а ш а и Ю л я смотрят на них, как говорится, во все глаза, М а й о р о в, уперев руки в бока, радостно улыбается.
Т а н я. Что ты здесь делаешь?
П а н и н. К матери приехал. Я же местный.
Т а н я. Да, точно… Ты рассказывал. Господи, сколько лет прошло!
Т а н е и хочется разглядеть П а н и н а получше, и стеснительно отчего-то: то посмотрит на него пристально, то тут же отведет взгляд. Кажется, что вся ее роскошь неожиданно поблекла, обесценилась. П а н и н же, напротив, словно обрел непонятную уверенность, расправил плечи и смотрит на Т а н ю с нескрываемым интересом.
М а й о р о в. Так двадцать три уже, мать! По нашей Юльке считай!
П а н и н. Точно. Двадцать три года, как мы… клятву дали.
Ю л я. В чем же, интересно, клялись вы и мои родители?
П а н и н. В верности родной коммунистической партии.
М а й о р о в. И ее марксистско-ленинской печати.
Ю л я. А как клялись? На крови, что ли?
П а н и н. Главным образом, на портвейне.
М а й о р о в. Такая традиция, Юленька, была: пятого мая, в День печати, выпускники журфака приходили на Марсово поле и там давали соответствующую клятву.
П а н и н. Все хором орали: «Клянусь!» На все это самое Марсово поле бУхали. Чехи, негры, наши – все хором. Даже израильтянин один. А потом переглядывались и посмеивались. Как-то неудобно было. Только я-то, братцы, клялся на два года раньше, чем вы. Я уже был «дедушка». А вы были «салаги».
Ю л я. Теперь остается только понять, при чем тут коммунистическая партия. Вы же ходили на Марсово поле. Так?
М а й о р о в. Ну, да.
Ю л я. А ведь там захоронены «жертвы февральской революции». «Кэк бе» демократы. Не стыкуется.
Т а н я (словно опомнившись). Сразу видно нашу золотую медалистку! (Гладит Ю л ю по плечу.)
П а н и н. А мы и были демократы.
М а й о р о в. Были и остались.
П а н и н (оглядев его с иронией). Ну да, ну да…
Пауза.
М а й о р о в. Вот, Юля, познакомься: это Панин, Валерий Дмитриевич. Наш с мамой студенческий друг. Журналист, альпинист и визборист.
Ю л я. Последнее не поняла.
П а н и н (торопливо). Да мы уже познакомились.