Семь моих смертей - стр. 31

- Моё имя Тук, – скороговоркой проговорил мужчина. – Смотри и запоминай. Тебя буду звать Лей, если понадобится. Сперва держись с остальными ловчими, в лица господам не смотри. Повторяй за остальными, если что – ты новенький. Сегодня охота идёт на кабанов и косулей.

Охотничий сезон в Эгрейне заканчивался обычно в октябре, а вокруг уже вовсю багровел ноябрь, но регент имел право на подобные нарушения. Со слов Брука я знала примерный регламент грядущего мероприятия. Честная компания – около пятидесяти человек господ, среди них несколько гостей из соседних Пимара и Дармарка, примерно в полтора раза больше сопровождающих слуг, все на лошадях – собиралась вместе у так называемых Северных ворот. Ворота действительно имели место быть, огромные, деревянные, по какой-то прихоти перенесённые на Вестфолкский тракт из одной разрушенной древней крепости. Навстречу гостям, по факту являвшимся хозяевами, торжественно выезжал главный ловчий, он же лесничий Вестфолка, торжественно подавал Его Величеству – в данном случае ещё только регенту – особенный рожок, вырезанный из бивня какого-то древнего вымершего зверя, и регент торжественно трубил, обозначая начало охоты. Традиционно охота была, конечно, псовая, псарня в королевском дворце имелась знатная, а эгрейнские гончие, поджарые, длинноухие, звонкоголосые, выносливые, ценились и далеко за пределами страны. Но сегодняшняя «тихая» охота стала исключением, псы подхватили какую-то редкую желудочную хворь, и было решено выходить без них.

Я росла среди людей, про которых принято было говорить, что они «как звери», и это были по-настоящему безжалостные и жестокие люди. Однако – вот странность – что у ворюг Борова, что у громил Пегого никогда не мучали животных без нужды, а живодёров отделывали порой похлеще иных паскудных бажбанов. Я видела несколько раз, как режут людей, но никогда при мне не убивали животных. И самым абсурдным образом это тревожило не меньше предстоящего знакомства с регентом и возможного разоблачения.

Мне казалось, что сотня с лишним человек – не считая загонщиков и прочей обслуги – внушительная толпа, но Брук, услышав это, рассмеялся, и только теперь я понимала причину его весёлости. Лес оказался огромен, в нём вполне можно было затеряться и двум сотням, и трём, и блуждать неделями, не встречаясь. Зверья выпускали около трёх сотен голов, сотню кабанов и две сотни косулей, и это не считая вольных диких животных, тех, кто мог попасться по чистой случайности. На мой вопрос о волках Брук отмахнулся, но как-то неубедительно.

Поскольку ажиотаж и азарт гона охватывали даже самых равнодушных гостей, охотники не толпились – во-первых, существовала немалая опасность в пылу застрелить кого-нибудь двуногого, во-вторых, у едущих впереди было бы столь обидное преимущество. Однако толпа разбредалась по лесу не хаотично, а в строго указанных загонщиками направлениях. Немногочисленных дам сопровождали слуги: от одного для самых отчаянных до трёх для самых высокопоставленных сьер. Помимо общей охраны была у слуг ещё одна важная миссия: считалось, будто сьерам не положено марать руки кровью, даже на охоте. Поэтому в загнанного хозяйкой зверя стрелял слуга, и метил мёртвую тушу тоже слуга.

Загонщиков было десятка два, все одетые одинаково: накидки, высокие сапоги, шапочки с перьями, молодые, сосредоточенные, молчаливые. С пылающими щеками и колотящимся сердцем я ждала, что кто-то вот-вот заподозрит неладное, но нет – в лицо мне никто не смотрел. Зверьё для загона выращивали в огороженной заповедной зоне неподалёку, метили синей краской, чтобы отличать от приблудившихся диких и вести строгий учёт. Согнанные в два загона кабаны – косули были где-то в отдалении – фыркали, толкались и тревожно похрюкивали, но в целом, вели себя куда спокойнее, чем я ожидала. Возможно, всё-таки был призван какой-то особый маг, успокоивший ненадолго животных. А ещё отобранные для охоты самцы были больше и мощнее, агрессивнее, чем знакомые мне мирные домашние хрюшки. Но вот металлическая дверца была распахнута, и я, как и остальные, схватила небольшой латунный рожок, оставивший во рту неприятно-кислый привкус ещё до того, как губы коснулись холодного края.