Семь лет до декабря. Белые кресты Петербурга - стр. 26

– Милые барышни, это не проверка и не экзамен, но я бы очень желал, чтобы вы выказали все возможное усердие перед публикой.

Девочки притихли. Катя старательно расправляла платье. Когда князь отошел, Верочка покосилась на нее с подозрением.

– Нет, уволь, Катенька, ежели ты так волнуешься…

– Я не волнуюсь, – возразила Катя и присела, чтобы спрятать лицо. Развязала и стянула туфельку, несколько раз согнула в руках, разминая плотную кожаную подошву. Обулась, перемотала ленты на щиколотке и попробовала приподняться на пальцы, как учил Дидло по примеру итальянки Анджолини и великой mademoiselle Gosselin-старшей.

– Волнуешься!

– Веруня, не надо, я, право, спокойна.

– Нет, ты боишься! – взвизгнула Верочка и нервно заломила руки. – Боишься, я же вижу!

– У тебя здесь нитка из подола торчит, – прервала ее Катя. – Повернись, я завяжу аккуратно, отпорется – долгов много будет, а у нас и так денег нет.

На эту шутливую манеру ушли ее душевные силы без остатка, и когда она вышла на середину зала и поклонилась, ей казалось, что она вот-вот упадет в обморок, а взглянуть на гостей было решительно невозможно. Как танцевала, она не помнила, какие чувства должна была внушить и выразить – позабыла, вдобавок допустила несколько ошибок. Отрывок партии Амура из «Зефира и Флоры» был не из сложных, и суровый Дидло не простил бы ей на репетиции безобразия, но князь Шаховской только кивнул и взглядом велел поклониться гостям.

Катя, точно сомнамбула, повернулась, поклонилась – как ей казалось, ужасно неловко – и, выпрямляясь под аплодисменты, встретила взгляд Милорадовича, сердечный и ласковый.

– Бис! – сказал генерал-губернатор и подтолкнул локтем генерала Остермана. Тот, видимо, удивился, но поддержал, а там закричали и другие гости, захлопали громче.

Катя вспыхнула до ушей, но Шаховской нахмурил брови – она встала в позицию, поднимая руки, и почувствовала вдруг, что ей уже не страшно, а весело, и она может, как истинный Амур, на деле поражать сердца этой великосветской публики меткими стрелами любви. Повторить ей довелось всего несколько па – сколько сыграли музыканты по молчаливому жесту князя, но раскланялась под аплодисменты она свободно и вприпрыжку умчалась за дверь, будто у нее выросли волшебные крылья.

– Хороша, – заключил Остерман, поправляя очки.

Милорадович повернулся к нему.

– Значит, одобряете?

Остерман прищурился.

– Что именно?

– Катенька – в некотором роде моя protégé26. Я и князя упросил, чтобы она нынче эту партию представляла.

– Странные у вас protégés, Михайла Андреич! – рассмеялся Остерман. – Я бы понял, если бы она Флору представляла или другую какую заглавную партию, а здесь…

– Бог мой, Александр Иваныч, Флору ей танцевать рановато! А вот кого выпустить Амуром в Большом театре – Шарль Иваныч думает как раз. И про Катю тоже.

Остерман сложил очки и устало потер висок.

– Ежели Дидло сам про нее думает, какая же она вам protégé? Впрочем, я в закулисных интригах не разбираюсь, а танцует девочка и правда неплохо.

За дверями давно оттанцевавшая свое Верочка едва не задушила Катю в объятиях.

– Ах, миленькая, ты так чудесно танцевала! Так замечательно, сердце мое, у тебя талант огромнейший!

– Полно, Верочка, оставь, – слабо отбивалась Катя. – Вздор какой говоришь, сплошная начинка выходила…