Секретный дьяк - стр. 46
Думный дьяк Матвеев не раз говорил, что у Усатого отменная память. Случайно глянет на Ивана и сразу поймет, кто перед ним. Это ведь твой отец-стрелец, грозно спросит, бегал на поклон к лютой царице Софье? Это ведь твой отец хотел сжечь Москву, истребить немцев, убить истинного царя и возвести на престол царевну Софью? Тут не до милости, тут бы голову сохранить. У царя Петра Алексеевича при одном только воспоминании о царице Софье страшно дергается щека, перекашивает шею от гнева. Оно, конечно, Иван к отцу, убитому шоромбойскими мужиками, давно не имеет никакого отношения, но ведь яблоко от яблони…
Вздрогнул испуганно, затрепетал, судорожно сунул секретную маппу под груду бумаг – сильно, будто ее выбили ногой, открылась входная дверь. Услышал громкое:
– …немцы, Петрович, обыкли говорить много и длинно. Нам так нельзя. Нам некогда говорить длинно. Секи, Петрович, нещадно своих толмачей. У сеченого дьяка ум тоньше. Помни, Петрович, в длинных немецких рассказах всякая суть тонет, заставляй толмачей придерживаться краткости.
Голос прокуренный – сиплый, сильный.
Мундир полковничий, преображенский, потертый.
Рост под потолок, плечи при этом узкие, а в руках мерзкая глиняная трубка – издалека пахнет табаком. Иван сразу решил: привел, наверное, думный дьяк Матвеев одного из тех полковников, которые собирают новый поход в Сибирь. Раньше посылали маиоров, теперь мирные дни, можно послать полковника. Даже преображенского. Да и куда, как не в Сибирь, посылать таких долгоногих? Успокаиваясь, незаметно усмехнулся своей мысли. Вишь, как красиво подумал: раньше маиоров посылали в Сибирь, а теперь полковников.
– …не жалей своих толмачей, Петрович! Немцы пустыми историями любят заполнять свои книги, чтобы самая ничтожная немецкая книга казалась великой. А нам суть важна. Ничего, кроме краткого перед всякою вещью разговора, вообще переводить не надо. Всякий праздный разговор отсекай напрочь. Если какой разговор писан только ради красоты, так вообще не воспроизводи его. Пусть толмачи дают только то, что впрямую служит для вразумления и направления к делу. Я, Петрович, сам намедни выправил один немецкий трактат о хлебопашестве. Возьми как пример.
Выпустив клуб вонючего дыма, грубый преображенский полковник повторил, сердито топнув при этом долгой ногой:
– И запомни, Петрович, ничего лишнего! Вообще ничего! Нет у нас времени! Не разрешаю толмачам тратить время на красивые рассказы!
Думный дьяк Кузьма Петрович Матвеев охотно и часто кивал, почтительно дрейфуя за преображенским полковником вдоль канцелярии. Как палубный корабль за многопалубным, опять красиво подумал Крестинин. Одергивал почтительно зеленый венгерский кафтан, весь колебался от усердия, как жирное морское создание медуза, изображенное на кунштах к известной книжке Олауса Магнуса.
А вот полковник держался как дома. Играл значение преображенский мундир. Темно-зеленый, украшенный медными пуговицами и красными отворотами. Уверенно держался полковник, трогал руками все, что хотел потрогать. Сразу видно, что указ о секретах писался не для таких, как он. Глаза пронзительные, круглые, полные ночи, лицо одутловато, но обветренно, и усы встопорщены, как ночные кусты. Ни о чем полковник слова не произнес спокойно – то ли злился на кого, то ли от природы не был наделен миролюбием.