Саван алой розы - стр. 33
Саша же, глядя на радугу, на прекрасное воскресное утро, почувствовала вдруг такую легкость, счастье и умиротворение, каких не чувствовала уже давно. Она даже позволила Люсе и Пете немного порезвиться с другими детьми… и это стало роковой ее ошибкой. За детьми Саша не уследила, конечно же, и оба юных Соболева промочили ботинки насквозь. А Петя еще и выпачкал новый сюртучок, что привело Юлию в неописуемый гнев — всю дорогу до дому, пока ехали в экипаже, она не уставала пенять на то Саше.
— Ты погляди только, сюртук испорчен! Чулки Люсины и вовсе на выброс, и ботинки сушить! На пять минут нельзя с тобой детей оставить, ты меня слушаешь, Саша?! — горячилась невестка даже дома. — Все в облаках витаешь, о чем тебе только думать! А если дети простудятся? Попомни мое слово, Саша, если простудятся и захворают, вовек тебе этого не прощу!
Не глядя на Еленочку, Юлия скинула ей на руки свое пальто, как служанке, и продолжила отчитывать Сашу, тоже на нее не глядя, впрочем:
— Ну что стоишь теперь, сопли на кулак наматываешь! Веди скорее в детскую, пускай переодеваются — а ты пока вели для ванны воды истопить, детям отогреться надо. Не дай Бог и правда захворают!
— Не дай Бог… — согласилась Саша и бросилась было исполнять, хоть и вела себя с нею невестка неподобающе. Но все потом, сейчас главное — дети. Однако в дверях Саша все-таки задержалась, прикусила губу, уже заранее ненавидя себя за то, что придется это сказать, и что — она знала — придется выслушать в ответ: — Юлия… моя бабушка всегда говорила, что сухое тепло лучше горячей ванны… дозволь я лучше…
— Много твоя бабушка понимала! — вскричала Юлия и того гневливей. — Свои дети когда появятся, тогда и будешь меня поучать!
— Хорошо, Юлия, прости, пожалуйста…
Больше Саша ничего не сказала невестке, скорее повела Люсю и Петю в детскую, стараясь отвлечься. Сказать хотелось много всего — Юлия не имеет права с ней так разговаривать. Никакого права не имеет. Это несправедливо. Это жестоко! Хотя… наверное, она и правда виновата, что позволила детям увлечься игрой и промочить ноги. Оттого Юлия и злится: она хорошая мать, беспокоится о своих детях, а потому в сердцах все это наговорила.
— Она с тобой как с прислугой обращается. Ты не должна ей этого спускать. Хоть раз за себя постой! — выговаривала Саше потом и Еленочка, слышавшая, конечно, разговор от первого до последнего слова.
Саша не знала, что хуже — что Юлия так с ней разговаривает или что весь дом слышит, что она с ней так разговаривает. Стыдно было невероятно…
— Ты и сама не лучше, Еленочка, — тихо упрекнула ее Саша. — С тобой она разговаривает еще хуже, а ты только улыбаешься и книксен делаешь.
— Так я и не плачу после ночами, как ты, — помолчав, степенно ответила Елена. — И потом, в этом доме я по рангу и впрямь недалеко ушла от горничной. Даром, что на двух языках говорю, не в пример Юлии Михайловне…
— Тише! — взмолилась Саша, боясь, что их услышат.
— …но, если не буду ей улыбаться, — продолжила Елена, чуть понизив голос, — мигом лишусь места. Этого я себе позволить не могу, потому и пресмыкаюсь. Но ты!
Саша только отмахнулась, не желая это обсуждать. И, боясь еще и с лучшей подругой рассориться, скорее покинула помещение купальни, где они шептались.
О том, чтобы противостоять Юлии, чтобы возразить ей, Саша и мысли не допускала. Это решительно невозможно! Да и ни к чему. Потому как Юлия натура вспыльчивая, но отходчивая. К вечеру она об упреках и не вспомнит и, быть может, даже позовет ее пить чай в своих комнатах, станет угощать и разговаривать ласково, будто ничего не случилось.