Самая любимая противная собака - стр. 18
Наконец меня вытерли большим жестким полотенцем и отпустили. Хорошо хоть не сушили феном. Нас было слишком много, а хозяйки уже еле держались на ногах, поэтому про фен они забыли. После меня настала очередь больших собак, их по одной загоняли в ванну. У Санни, которая во время всеобщей неразберихи держалась сбоку, бок и пострадал, а у Берты сильнее всего покрасился хвост. Глядя на нее, я тихо порадовался, что родился бесхвостым – ее хвост всюду попадал, все опрокидывал, а один раз на моих глазах его даже прищемили дверью.
Отмытые, несчастные и злые, мы забились по углам, зализывая свои раны. То есть ран, конечно, не было, но были обиды.
С этих самых пор не терплю скипидарной вони и не выношу запаха свежих картин. Не понимаю, как Санни могла добровольно разгрызть банку с разбавителем № 1, который разлился по полу и вонял так ужасно, что, раз вдохнув, я долго кашлял и никак не мог откашляться. Лиза назвала ее «токсикоманкой» – никогда раньше не слышал такого ругательного слова! Даже в кабинет, когда дверь была открыта, я теперь заходил с опаской.
Как ни весело было у Художницы, как ни душевно было жить в разношерстной компании, а без родителей все-таки тоскливо. Особенно вечером, когда засыпаешь то на чужой постели, то на чужой подстилке, то вообще на полу, как бездомный пес. Так не хватало мне моих родных диванов! И своей территории вокруг дома. И поэтому, когда звонила Мама – а я всегда знал, что это ее голос в телефоне, – я принимался скулить. Хочу домой! И наконец, вскоре после достопамятной помывки, за мной приехали родители. Они были потемневшие, свеженькие и очень виноватые – еще бы, бросили ребенка на чужих людей! Мама и Папа погрузили в машину меня, мою коробочку и мои игрушки – те, что остались в живых, – и мы вернулись домой.
Слава богу, Дом был на месте, никто не украл ни мой любимый диван, ни моего любимого дракончика. В тот же день я протащил Папу вокруг дома, тщательно проверил все метки и оставил повсюду свои подписи – пусть знают, что я тут живу и никуда не делся! Собак было мало, особо привилегированные персоны еще не вернулись с дач, хотя уже начались дожди. Зато появилось несколько новых песиков. Вместе с Лулу, той, что в золоченых ботиночках, стал теперь гулять некий Зазик. Этот типчик на собаку мало похож: чуть больше меня, очень лохматый и на тонких лапках-палочках – в общем, что-то шерстяное, гавкающее и, главное, очень скандальное. На моих глазах он вылетел из подъезда и с громким лаем вцепился в штанину проходившего мимо ничего не подозревавшего парня. Потом он попытался накинуться и на меня, но я вовремя успел заскочить к Папе на ручки.
Мама и Художница между собой окрестили это противное создание Швабриком. Действительно, чем-то на швабру похож, особенно до того, как здоровенная деваха из второго подъезда – кане-корсо называется – ему показала, где раки зимуют. После этого он стал почти лысым. А где раки зимуют, я не знаю, это Мама сказала, когда ее, то есть кане-корсо, у меня отбирала. Жалко, конечно, потому что раки – это такие большие креветки, мне один раз дали попробовать, очень вкусно, но больше они в нашем доме не водятся.
С Лулу и Швабриком мне скоро довелось познакомиться поближе, и не скажу, что я был от этого в восторге. Дело в том, что их хозяева, Пошатывающийся и его жена, оказались знакомыми Художницы, и они все чаще стали наведываться в наш Дом. Жили эти шавки, как и мы с родителями, очень высоко, под самой крышей, но только в другом подъезде (мама называет наш этаж двадцать вторым, и думаю, что даже Мурзавецкий не отважился бы выйти с нашего балкона прогуляться). Вскоре после возвращения мы отправились к ним в гости вместе с Художницей. Оказывается, Пошатывающегося Художника даже по-человечески звали примерно так же, как я его привык называть: Качалин. Мама и Лина, когда мы на прогулке встретили Пошатывающегося в его обычном состоянии, шутили, что, видно, его предки, прикладываясь к бутылке, нестойко держались на ногах, от этого и прозвище пошло.