Размер шрифта
-
+
С моих слов записано верно - стр. 4
пред лицом смеющейся богини».
Сквозь Азию
Как скота к водопою поход,
шорстких гор желто-бурые шкуры.
Снег на острых вершинах блеснет,
как змеиные зубы Тимура…
До утра поезда тормозит
семафора кровавое око.
Закачается ночь, будто кит,
заскрежещет в степи одиноко.
А рассвета рассыплется звон,
и на кромке степи разогретой
затанцует босяк-горизонт
за латунную солнца монету…
Зной ярится, ноздрею сопя,
и рога его остры и длинны.
И, как время, глядит на тебя
в тамарисках цветущих руина.
Сиабский базар
Тут плодов сладких свалены купы,
трудно место найти для стопы.
Как косатка, взлетел острый купол
над планктоном толпы,
рыбу-солнце хватая зубами
за набухший лоснящийся бок,
чтоб заката багровое пламя
синь замазало, как кровоток.
И расслаблено, точно растенье,
когда грянет цикады прибой,
в темноты погружаясь теченье,
среди звезд поплывет над тобой.
Ангина
Я ехал наугад
без лишней амуниции —
уволенный солдат
Хорезмской экспедиции.
И книг заплечный груз
берег я, как халву,
и ждал меня Нукус
и самолет в Москву.
Когда заката свет
метался в желтом хрипе,
я получил совет
от самаркандских хиппи.
На полке у окна
я ехал сквозь равнину.
Меня во время сна
подстерегла ангина.
Бухарский эмират
пронзали жара сверла,
один лишь виноград
просачивался в горло.
Античность наяву
спеша увидеть скопом,
я улететь в Хиву
пытался автостопом.
Крылатого коня
заполнен был живот,
и летчики меня
не взяли в самолет.
Трещала голова,
и рушился мой план,
и я добрел едва
до станции Каган.
Мешая с чаем мед,
я трясся по пустыне,
как будто Дон Кихот
к неведомой святыне.
Пил чай я, еле жив,
в хивинском подземелье,
И лопнул вдруг нарыв —
как ангелы запели!
И в золотой пыли
я ехал на ура —
так, будто бы несли
меня вперед ветра.
И чудо – это ж надо! —
в Нукусе ждет меня —
отлет отложен на день.
И я поспел в Куня!
……………………………………….
Такое было время —
обняться с тамариском,
в ветрах кружить, как семя —
легло на глаз, как риска.
«Помню пески твои без передышки…»
Помню пески твои без передышки
и нефтяные черные вышки.
Помню тебя, полуночный арык.
Нас облизал твой прохладный язык.
И бесноватую помню луну.
Согд[5], ты стоял у нее на кону.
Помню, как, встав над реки серебром,
смуглая дева сверкнула бедром.
Но позабыл я, чем кончилось лето,
что по-над степью ушло, как комета.
Только и помню, как скрипнул разок
под сарафаном твой сапожок.
«Я Хафиза читал целый день и всю ночь…»
Я Хафиза читал целый день и всю ночь.
Черный ангел любви, приходи мне помочь!
И два черных крыла с инкрустацией звезд
разверни во весь свой удивительный рост.
Горький ветер ночной буду пить допьяна,
чтоб глаза мне безумная выжгла луна,
что под утро над треснувшей глиной встает,
раздавая степям беловатый свой мед.
Ни на день, ни на ночь я смотреть не хочу,
не хочу больше жить, доверяясь лучу.
Я на ощупь пойду вдоль заборов твоих,
где цикады звучат, как прощальный мой стих.
Мост Си-о-се[6]
Я свиданье назначил тебе близ моста Си-о-се.
Амирам Григоров
Я весь день пробродил на песчаной косе,
взгляд бросая на мост Си-о-се.
И глядел я и думал: огнем ты гори,
славный мост Тридцать три!
Да, огнем, Си-о-се, ты гори,
пусть удар нанесет тебе СУ-33.
Потому что я влип, как не влипнуть осе.
Ты уходишь к родне за мостом Си-о-се.
Как осу на игле, лихорадка трясет,
и любовь к тебе – липкий предательский мед.
Лег во весь непомерный свой рост
нас с тобой разделяющий мост.
Но когда ты вернешься назад,
Страница 4