Размер шрифта
-
+
С моих слов записано верно - стр. 3
завтра спины подставят железные звери
я увидеть хочу хоть умри
солнце дня как сыграет мистерию
на мелеющих водах Дарьи
II
«так акации крона жестка…»
так акации крона жестка
возле дома из глины и мела
по земле шарит жилистой тени рука
подбирая закатную мелочь
с хриплой степи цвета сносит прочь
гонят мрака стада катят ветра колеса
черным медом течет самаркандская ночь
и в глаза звезды жалят как осы
«в горьких землях Хафиза…»
в горьких землях Хафиза
человеку хватает простора
и луна подымается из-за
золотых сорняков косогора
и один среди ночи кочевья
я ложиться на глину привык
бушевали ветров голубые деревья
ничего их не значил язык
«я цеплялся за миг тормозя тобой Азия…»
я цеплялся за миг тормозя тобой Азия
я колючкою цвета расцарапал зрачок
я забыл по какую я сторону глаза
пыхнув в степь желто-синей горелкою газа
день истек
раскрываю как суру шершавую дыню
эта мякоть как сладкий наркоз
ворох звезд зажужжит над пустыней
словно рой растревоженных ос
а когда горло улицы хриплой
захлебнется вдруг резкой луной
из-под вяза кудрявые хиппи
будто ангелы выйдут за мной
«азиатская полночь пахуча…»
азиатская полночь пахуча
беззастенчиво пышет трава
туча
краем проводит по круче
голова
покатилась монетой
за дорогу в канаву в сорняк
в теплом прахе согдийского лета
отлежаться как старый медяк
«Ветер черный, морочащий, сладкий…»
Ветер черный, морочащий, сладкий,
шевелящий могильников грядки.
И, сгорая в его лихорадке,
ты ждала на песке у палатки.
Наугад, оступаясь, пустыня брела,
нас осыпала звезд голубая зола,
в ласке ветра дождем неожиданной дрожи
засмеялась от радости кожа…
Без зазора вложи меня снова в узор:
я – обломок, раздор…
«Здесь в раскаленном колючем саду…»
Здесь в раскаленном колючем саду
глины сухарь в неба синем меду
мы обмакнули, и облака клок
плыл, точно райских садов лепесток.
Я прижимался щекой к изразцу —
слово любви прошепчи пришлецу…
Выпьем! Покатится спирт по нутру,
будто качим[3] на горячем ветру.
Или мелькнет, точно яркий платок,
жизнь, что уходит, как русло в песок.
В пустыне
Отряхаюсь от сна корост,
открываю глаза и вижу:
ночь надорвалась под возом звезд,
выкатилась солнца грыжа.
III
«вынянчив желаний банду…»
вынянчив желаний банду
дав ей вырваться потопом
я поеду к Самарканду
автостопом
так цикорий синеокий
к солнцу тянет позвонок
изразцового востока
загулявший лоскуток
«Вала фантом опоясала улица…»
Вала фантом опоясала улица,
день осыпался золотым изразцом,
ослабшего солнца лучи, словно сулицы,
пошатнулись в степи за холмом.
Раскрываю, как суру, шершавую дыню,
ветра рваная речь, точно дервиш, черна,
ночь с востока встает, над безумной пустыней
молчаливых созвездий взошли письмена…
Я никак не пойму ржавых пустошей речи,
средь погоста щедрот
ночи кречет,
как смерть, меня бьет.
Прогулка по пустыне
Этот цвет вверху до боли синь.
Облако, как первенец творенья,
бродит над поверхностью пустынь
на ладонь лишь до прикосновенья.
И под ветром черный солончак
шепчет, точно сутру или суру:
«Здесь простора глиняный костяк
можешь взять и написать с натуры.
И лови глазами этот свет,
молодой и жгучий, как богиня.
И стены и башен силуэт
прочитай как ˮсмертьˮ[4] на фоне синем.
И назад иди сквозь долгий день —
лагеря вдали увидишь точки.
Там палаток укрывает тень
и привозят воду в желтой бочке.
И, когда под вечер станут петь
и огонь запляшет на равнине,
позабудь про солончак и смерть
Страница 3