Рыжая - стр. 33
Негласное правило: рыжей девчонке запрещено приближаться к роялю. Но он манит меня, словно наделенный какой-то магической силой. Я не могу устоять.
Я вслушиваюсь в звуки особняка и бегу на кухню, чтобы быстренько поздороваться с Мод. Она целует меня в макушку и обнимает. Эта темнокожая женщина любит меня, как свою родную внучку. Мне даже неловко от того, что она добра ко мне без всякой причины. Но она чувствует, что мы с мамой другие – не такие, как Сеймур и его сыновья. Они высокомерны, а у нас куда больше общего с прислугой, чем у настоящих хозяев дома. Я не чужда труду. Периодически, по старой памяти, я помогаю Мод по хозяйству.
– Rousse, – нежно говорит она, – голодная?
Мод креольского происхождения, когда-то они с родней перебрались сюда из Луизианы, и потому она частенько вставляет в речь чуть исковерканные французские словечки. Я не знаю значения большинства из них, кроме этого. Она называет меня рыжей, только вот в ее устах, в отличие от моего старшего брата, это не звучит оскорблением, а имеет какой-то свой, одной Мод понятный смысл. Винсент как-то сказал Тоби, что у рыжих нет души. Мод явно имеет в виду что-то другое.
Ей меня жаль.
Я мотаю головой и демонстрирую старухе пустую коробку от сэндвича.
«Спасибо».
Она уже знает, как выглядит это слово на жестовом языке, и улыбается крупным белозубым ртом.
Мод косится мне за спину, прислушиваясь к звукам в доме. Вытирает руки о передник, после чего ненадолго исчезает в своей каморке, а вернувшись, протягивает мне стопку листов. Я разглядываю их с любопытством и не сразу решаюсь завладеть этим сокровищем. Она говорила мне, что ей известно, где их взять. Но мне сложно поверить своему счастью – тому, что она выполнит обещание.
– Это ноты хозяйки, – объясняет она, – упокой Господь ее душу. Я сберегла их. Но не говори никому, что я дала их тебе.
«Спасибо, спасибо!»
Мод со вздохом что-то причитает на своем креольском французском.
– Ох… прости, rousse, – она хлопает себя по гладкому, смуглому лбу. – И о чем я! Кому ты скажешь, бедняжка…
«Ничего».
Я порывисто прижимаюсь к ее мягкому, необъятному телу. От нее пахнет средством для уборки и домашней стряпней. Она – символ уюта, о котором я ничего не знала, скитаясь вместе с мамой по убогим съемным углам и меблированным комнатам.
Отстранившись, я провожу рукой над лицом, изображая, как застегиваю невидимую молнию. Мод понимает меня без слов.
«Я никому не скажу».
Даже Тоби. И маме. Ей не нравится интерес, который я испытываю к наследию покойной жены Сеймура, но куда больше ее настораживает ревнивое отношение его старшего сына по отношению к инструменту.
Но при этом сам Винсент вовсе не порывается на нем играть.
А мне по-своему обидно, что чудесный рояль заперт в кабинете и совсем позабыт домочадцами. Для них – он лишь мрачный символ темного прошлого. Для меня… Я не знаю, что он для меня. Но, застыв перед ним, посреди кабинета я испытываю восторг и трепет.
На гладкой поверхности играет солнечный свет, он как огромное черное зеркало из обсидиана.
Я не сразу решаюсь приблизиться к нему и каждый шаг дается мне нелегко. Я опять нарушаю главное правило. Я совершаю преступление, за которым обязательно последует жестокое наказание. Попадись я здесь Винсу…
Сегодня у него тренировка, успокаиваю я себя, какая-то из, и иногда я завидую тому, что он будто умудряется быть в нескольких местах сразу, чтобы все успевать, но временами мне его чудовищно жаль. Уж лучше быть невидимкой, как я, чем отдуваться за нас троих. Нападающий в футболе, центровой в баскетболе, первый базовый в бейсболе, а помимо того еще и круглый отличник. Не представляю, как среди всех этих занятий он улучает время на сон и, конечно, ненависть к моей скромной персоне. В глубине души я лелею глупую надежду, что однажды у него не останется сил на последнее. И тогда, быть может, мы станем нормально общаться. Наивно рассчитывать, что он вдруг станет заботиться обо мне, как о Тоби, но я согласна и на самую малость. Только бы перестать быть мерзким насекомым в его глазах. Услышать от него свое имя, а не презрительное «эй» или «рыжая».