Рыжая - стр. 30
Я, по правде, имею не больше права его утешать, чем быть здесь. Все это в корне неправильно. Но он ничего не знает. Он с благодарностью принимает этот неуклюжий жест и грустно улыбается.
– Ты играешь? – с надеждой интересуется он. И хотя его предположение кажется мне немыслимым, оно почему-то мне льстит. Будто тем самым я могла вернуть ему хоть что-то из того, что отняла.
Я качаю головой: нет.
– А хотела бы научиться?
Прежде, чем я отвечаю, он скользит пальцами по клавишам, и струны рояля поют.
Я хотела бы научиться, только это не имеет никакого значения. Страх во мне сильнее. Я боюсь, что из рояля выпрыгнет призрак той женщины. Той…
– Ты сделал уроки?
Тобиас подскакивает на месте, отдергивает руки от клавиатуры и косится мимо меня в сторону, откуда доносится голос. Он не принадлежит Патриции, но лучше бы принадлежал. Мне думается, что ее неуспокоенный дух испытывал бы меньше недовольства, застукав нас здесь, чем тот, кто стоит на пороге комнаты. У меня сводит мышцы в шее, когда я все-таки поворачиваю голову, чтобы взглянуть на обладателя голоса. Напряжение разливается дальше, и все мое тело сжимается, стремится стать еще меньше под тяжелым, полным ненависти взглядом. Он предназначен не Тоби, а мне. В этом нет и малейших сомнений.
Я уже имела дело с неприятными мальчишками, но это другое.
Старшему сыну Сеймура словно известно, кто я, вся моя подноготная, что я родилась от измены его отца, что я погубила его мать, что я – причина, по которой глаза Тоби так печальны. Он этого не скрывает. А я таращусь на него, как заколдованная, подмечая мельчайшие детали. Он старше и выше. В нем нет хрупкости и утонченности Тобиаса, но есть какая-то внутренняя сила, которая ощущается за версту. Не из-за крупной фигуры спортсмена, крепких мышц и роста. Он чувствует себя здесь хозяином. И хозяин не позволял нам быть рядом с этим инструментом. Я случайно стала сообщницей в совершении преступления. Мы нарушили какие-то правила, о которых мне ничего неизвестно.
– Папа сказал, что сегодня мы… – лепечет Тоби. Следом он что-то неразборчиво говорит уже мне. Мой смятенный разум ухватывает лишь обрывки звуков, но не способен сложить их в слова.
Старший брат переводит взгляд на Тобиаса, и гнев сходит с его лица. Светлые глаза становятся не такими холодными. Их цвет уже не стальной-серый, цвет мрачного, штормящего моря, а прозрачной воды у берега в ясный день. В них беспокойство и нежность. Так смотрят на того, кто тебе очень дорог. Я знаю. Я видела такие же трансформации в глазах мамы.
– Иди наверх, – говорит старший брат Тоби, – и сделай, пожалуйста, домашку. Я проверю.
Следом он сухо и деловито обращается ко мне:
– Как тебя зовут?
Тоби подбирает рюкзак, должно быть, оставленный тут ранее, задолго до моего появления, и намеревается сбежать. Я в ужасе: он бросит меня на растерзание сурового брата? Вот тебе и теплый прием! Я готова умолять Тобиаса о защите, умолять забрать меня с собой. Иначе мне не останется ничего другого, кроме как провалиться сквозь землю. Страх сковывает меня от макушки до пяток. Я боюсь дышать. А свой блокнот – свою жалкую броню – я бросила где-то в гостиной. Я беззащитна.
– Язык проглотила? – давит старший.
– Винс, она… – встревает Тоби, задержавшись рядом с ним в дверях, – не может разговаривать. Она немая.