Рыжая - стр. 3

Я не знаю, что ей ответить, и сомневаюсь, что она нуждается в каких-то словах, когда в ней накопилось столько собственных, невысказанных за долгие годы, проведенные в молчании. Молчании, на которое она сама себя обрекла. У меня свои обеты, принятые в момент рукоположения. У нее – свои.

Она всегда была загадочной. Думаю, что она пришла сегодня, чтобы хоть немного приоткрыть завесу тайны. И я прав.

Она продолжает говорить, и ее голос дрожит, срываясь на шепот:

– Никто не заставлял меня спать с собственным братом. Я сама этого хотела. Что скажете на это, святой отец? И сделала бы это снова, ведь я больше никого никогда не любила так, как любила его. Мне нравилась наша запретная связь. Это сводило меня с ума и заставляло кровь закипать. Мне нравилось тайком пробираться к нему в комнату и нравилось, когда он приходил ко мне, пока за стенкой от нас спали родители и наши младшие братья. Мне нравилось быть тихой, пока он брал меня, и нравилось отдаваться ему. Нравилось все, что он со мной делал. Я была вне себя от ярости, когда между нами встала другая женщина, но и это не оказалось серьезным препятствием. Он изменял ей, своей жене, со мной. Это тешило мое самолюбие. Мою гордыню. Питало мою греховность, ведь вместо законного союза он выбирал то низменное, грязное и гадкое, что мы творили вместе. Его супруга была благопристойной особой, она не позволила бы делать с собой и половину тех вещей, что позволяла я. А я тешилась мыслью, что только мое тело способно утолить его голод, что только я пробуждаю в нем…

– Довольно, – обрываю я, но слова звучат тускло и невразумительно, едва продираясь через спазм в горле.

– Вы сказали, что я буду услышана, – запальчиво напоминает она. – Так позвольте мне это. Хоть сейчас.

Я теряюсь с ответом и делаю то, чего мне точно не стоило делать, – смотрю на нее сквозь ширму в тот самый момент, когда чувствую на себе ее взгляд. Ее подбородок гордо вздернут, и я наконец-то могу видеть ее глаза и выбившиеся из-под шляпы огненно-рыжие волосы. Меня и раньше завораживал их цвет – не нежный, золотистый, как у многих других обладательниц подобной масти, а насыщенный медный, красный на солнце. Цвет греха. Ее волосы всегда обличали его, вопреки нежным, кротким чертам и смиренно опущенному взгляду.

Сейчас она глядит смело – сквозь кружево ширмы прямо мне в глаза.

– Однажды… – произносят ее губы, – он назвал меня шлюхой. Это разбило мне сердце, ведь я была всего лишь глупой влюбленной дурочкой. Но теперь думаю, он был близок к истине… иначе я тяготилась бы нашей связью. Не грезила бы о ней потом, когда все закончилось, – она глухо смеется. – Я просто рыжая тварь. Я шлюха. Я не раскаиваюсь, а испытываю трепет и вожделение. Я чудовище. Я… не хочу прощения. Мысли о былом вызывают во мне совсем другие желания. Я соскучилась и изголодалась по тому, что испытывала только с ним. Рядом с ним. Я готова осквернить даже священное место, притрагиваясь к себе прямо сейчас, потому что воспоминания об этом доставляют мне куда больше удовольствия, чем мой жених, чем все…

– Хватит, – беспомощно молю я. – Если ты не ищешь искупления, то ради чего ты здесь?

Я снова утираю пот со лба, но теперь тому причиной вовсе не душный, спертый воздух, ставший тяжелым от ее духов и ее присутствия. Мне трудно дышать и хочется с разбегу броситься в холодные воды озера Мичиган, но ни один водоем, ни все льды чертовой Антарктиды не способны остудить этот жар. Он идет изнутри, из ада, разверзнутого ее словами в моей душе. Это пламя не греет, а уничтожает. Пламя ее волос, ее голоса.