Рыжая - стр. 2
Мне хочется признаться, что и меня, по правде, не должно здесь быть, а то, что я ношу колоратку, по-своему абсурдно. Мой отец – нерелигиозный еврей; мать, хоть и была католичкой, но не сочла это достаточно весомым поводом, чтобы не совершать самоубийства. Вероятно, узнай они о том, как сложилась моя судьба, нашли бы это чрезвычайно забавным.
Но подобные детали моей биографии оставлены за чертой, которую я сам провел много лет назад, избрав свой путь. В сухом остатке: оба моих родителя были глубоко несчастными людьми, а я просто решил стать тем, кто замолит их грехи, раз сами они не порывались к искуплению. Даже если придется посвятить этому всю оставшуюся жизнь, я готов. Больше некому.
– Что же тогда привело вас сюда? – мягко интересуюсь я. Мысли об отце и матери всегда отзываются во мне усталостью и печалью, опустошая все душевные силы. Но мне нужно собраться с силами и помочь этой женщине, кем бы она ни была.
– А что приводит людей в церковь? – откликается она с глухим смешком. Она серьезна.
Ее порыв свести все в шутку – метод самозащиты, который мне предельно знаком. Судя по голосу, она молода. И в прежние времена это воодушевило бы меня поддержать затеянную ей игру и придумать остроумный ответ. Но теперь все иначе. Ей нужна помощь, а не легкая светская беседа.
– Как правило, они ищут искупления, – говорю я, – или просто хотят быть услышанными.
– Хорошо, – соглашается незнакомка. – Мне это подходит. Я хочу быть услышанной. Я молчала слишком долго.
Ее слова заставляют меня вздрогнуть, и, чтобы вернуть самообладание, я поглаживаю пальцами кожаную обложку книги в своих руках. Но и эта крошечная деталь не успокаивает, а вновь напоминает о прошлом, тени которого кажутся слишком яркими этим жарким солнечным днем. От отца всегда пахло грубой кожей и химикатами, что использовались для ее обработки. Он уже не замечал, а въедливый запах преследовал его повсюду, словно желая обличить, откуда он вышел и кем стал.
Но… все произошло из праха и все возвратится в прах.
И мне отчего-то кажется, что и женщине за перегородкой это известно. Про быстротечность жизни и тщетность всех наших порывов. Про отца, а точнее его стремление возвеличиться, обернувшееся для него, как и для всех нас, трагедией. Одной из трагедий.
Незнакомка лишь убеждает меня в том, когда начинает говорить:
– Я читала Библию, – заверяет она. – В общем… пыталась по-своему подготовиться. Кажется, я нарушила почти все возможные заповеди, кроме, пожалуй, «не убий». Или… нет… – Она умолкает, и ее дыхание сбивается, становясь тяжелым. Ткань ее одежды шуршит, а следом раздается хруст костяшек, так сильно она стискивает свои пальцы. Ее тень шевелится – она качает головой. – Но… по правде говоря, меня не волнуют все заповеди, а только некоторые из них. Знаете, святой отец, мне казалось, что такая грешница как я просто вспыхнет, переступив порог церкви, и обратится в горстку пепла, так что… мне повезло, что этого не случилось.
Я пытаюсь разглядеть ее лицо сквозь решетку, но ее голова низко опущена и скрыта полями шляпы. Вероятно, она не хочет, чтобы я узнал ее. Темный фетр покрыт пылью, оставленной долгими часами в пути, что она провела, отправившись сюда из Чикаго.
– Через месяц я выхожу замуж, – продолжает она, – но я не хочу этого. Я не люблю своего мужа, хотя он достойный человек, а я… Я не заслуживаю его. Он не знает всей правды. Я не хочу обманывать его. Я слишком устала ото лжи. Вся моя жизнь – это ложь. Но раньше мне казалось, что я просто жертва обстоятельств, что я не могла поступить иначе и от меня ничего не зависит. Но слишком многое я делала по доброй воле, и никто меня не заставлял.