Рысья Падь - стр. 14
А что там происходило в те дни, было понятно уже по одним телевизионным сводкам: война! Кровавая, безжалостная, на уничтожение – какой и бывает настоящая война, разменной монетой в которой становятся сотни и тысячи мальчишеских жизней. В Грозном творилось что-то несусветное. На фоне горящих домов, взрывов и выстрелов метались солдатские тени. Танкисты сгорали заживо в стальных машинах; пехота выбивалась засевшими в развалинах снайперами; десантура гибла при очередном прорыве, выручая и тех, и других, оказавшихся в смертельном мешке. Самые ожесточённые бои развернулись в районе грозненского железнодорожного вокзала. И вот где-то в этом кровавом месиве воевал их Егор.
Когда однажды по телевизору передавали репортаж из горящего Грозного, мать и отец, словно по команде, прильнули к экрану: в глубине кадра, сбоку от дававшего интервью офицера, на них вдруг глянуло лицо сына. Утомлённый и чумазый, он был всё-таки жив! Но в душу родителям запали Егоркины глаза: взгляд их сына, всегда такой весёлый и жизнерадостный, теперь был до неузнаваемости серьёзным. Таким становится взгляд человека, находящегося в смертельной опасности. И тот факт, что этот солдатик с винтовкой, находившийся на переднем крае, их Егорка, лишил отца с матерью сна.
Через день после увиденного у Марьи Николаевны случился гипертонический криз. Да и Михаил Иванович чувствовал себя не лучше. Другое дело, что он не мог себе позволить свалиться в постель – кто же тогда присмотрит за женой?
А потом сын пропал. Не обрадовали и в районном военкомате, сообщив, что Егор Озерков «без вести пропал где-то в Грозном». После этого родители солдата совсем сникли. Хотя военком, старый афганец майор Габидуллин, как мог старался поддержать павших духом Озерковых.
– Надежда умирает последней, – сказал он, пожимая руку Озеркову-старшему. – Мы его будем искать. Уже сегодня отправил письмо в областной военкомат, находимся в тесной связи с комитетом солдатских матерей. Подключим все связи, выйдем на любые инстанции, но парня найдём. Сколь помню, наши, вятские, всегда находились. Будем надеяться, обойдётся…
Обошлось. Лёгкой оказалась рука у военкома. Можно только догадываться, сколько слёз было пролито над тем сыновьим письмом, полученным дома родителями. Хотя Егор был предельно краток: жив, выздоравливаю после ранения, обещают выписать. И просил сильно не волноваться, всё позади, скоро приедет домой.
Отец с матерью быстро оформили отпуска и уже через неделю были в Москве, в Главном военном госпитале; чуть меньше суток езды – и уже в столице. Людская сутолока, теснота, метро, трамваи, троллейбусы, автомобильные «пробки»… «Как люди живут?! Впору помешаться! – дивились Озерковы. – Нет, у нас всяко лучше – тихо, всё ладком, упорядоченно, в общем – чин чином…»
В госпитальной проходной на них уже были выписаны пропуска. Вот и хирургический корпус, нужный этаж, палата…
– Сыно-о-ок!!!
Слёзы бисеринками заскользили по материнским щекам. Отец крепился, но и он чувствовал, что долго не продержится. А потому, взяв, что называется, быка за рога, подошёл ближе к закутанному в бинты сыну и нарочито твёрдо произнёс:
– Здравствуй, Егорка… Ну, ты молодца, сынок…
– Папка, – первое, что прошептал при виде отца Егор. – Да ты у меня, оказывается, совсем белый…