Рысья Падь - стр. 15
Егор вернулся домой в конце лета – в те самые тёплые денёчки, когда лето, перемахнув Ильин день, постепенно, по чуть-чуть, отдаёт пальму первенства сонной, златокудрой осени.
Всю дорогу он мучился одной и той же мыслью о Наташе, хотя, трясясь в поезде, думать о плохом не хотелось. Вспоминал армейские будни, своих товарищей, погибшего комбата. Как-то там его ребята? Была б его воля, прямо сейчас, на очередной станции, пересел бы в вагон, идущий в обратном направлении, и помчался к ним…
Ещё год назад всё было не так: тихо и спокойно. Главное – стабильно. И вдруг – на́ тебе, война! А с другой стороны, размышлял он, кавказская война какая-то круглобокая: она есть – и вроде как её нет. Сколько людей ехали с ним в этом вагоне, и хоть бы кто слово о Чечне – всё больше о ценах, инфляции, дороговизне и собственной работе. Как будто нет никакой войны, сотен мальчишеских трупов и угрозы скатывания в широкомасштабную бойню. Какой-то закамуфлированной получается война. А вот для Егора она останется глубокой зарубкой – этаким шрамом на всю оставшуюся жизнь. На теле и в душе. А также в сердцах его отца с матерью.
Чем ближе сибирский поезд, натуженно гудя, подъезжал к Вятску, тем сильнее стучало в израненной груди: наружу выползали думы о Наташе, которая, как он помнил, когда-то обещала ждать. Родители в своих письмах о ней ничего не рассказывали, ссылаясь на то, что у них и раньше с девушкой не было хороших отношений. Работает сейчас в городской администрации, писали они, учится где-то заочно. И хоть бы раз к ним зашла, сетовала мать.
Но то родители. Зато дружок школьный, Сергуня, оказался более откровенен. В своих письмах другу он всегда рассказывал ему о всех домашних новостях. Написал, к примеру, что Жэка Городилов из параллельного класса, который, как и Егор, пошёл служить в ВДВ, погиб в чеченском Гудермесе; Танька Сергеева вышла замуж и, к удивлению мужа-выпивохи, родила ему двойню; Шурик, самый мелкий пацан из класса, дабы ускользнуть от армии, уехал в Америку да так там и остался. Скорее всего, писал Сергуня, Шурик подвизается среди нелегалов, дурачок.
Написал и о Наташе. Осторожненько так, но вполне доходчиво. Легкомысленной, мол, оказалась Наташка и, позарившись на красивую и «упакованную» жизнь, закрутила роман с каким-то «новым русским», разбив у того семью и, надо думать, Егоркино сердце. Да ну их, Егор, этих девок, утешал Сергуня. Ты, главное, писал он, возвращайся живым-здоровым, а уж всяких надек и танек на наш век хватит. В одном ошибался Сергуня: в «надьках» и «таньках», которых якобы на их век хватит, Егор не нуждался. Ему достаточно было бы одной-единственной – Наташи.
Потому-то всё чаще и чаще Егор чувствовал нечто вроде страха, почти панического ужаса от той правды, которую ему предстояло узнать. И, надо думать, правда эта, которой паренёк страшился сейчас больше всего на свете, будет не из лёгких. Главное, убеждал себя он, следует приготовиться к самому худшему, неотвратимому, чтобы, приняв удар по-мужски, не раскиснуть и не поддаться излишним сантиментам. Но для начала нужно было увидеть Наташу, заглянуть ей в глаза. Может статься, и говорить-то не придётся – глаза сами всё расскажут…
За те долгие месяцы, проведённые Егором вдали от родного дома, в Вятске многое изменилось. Изменился не столько сам город, сколько люди. До чеченской войны, из пекла которой старший сержант Озерков вышел едва живой, здесь, казалось, никому не было дела. Разве что солдатским матерям, отправлявшим сыновей на форменную бойню. Мысли остальных были заняты совсем другим: «баксы», «деревянные», проценты, строительство дач, покупка иномарок, пригоняемых откуда-то «из-за бугра». Страна активно торговала – покупала, продавала и меняла. Отцы-демократы, ловко обмишуривая собственный народ, ратовали за пресловутую приватизацию, хотя уже всё давно было «прихватизировано».