Рябиновая долина. Слезы русалки. Книга третья. - стр. 47
После моих слов, в комнате наступила тишина. Только из умывальника в веселенький тазик с утятами звонко падали редкие капли воды, словно далекий звон похоронного колокола. По мере того, как я говорила, мне все больше становилось не по себе. Я, наконец, стала в полной мере осознавать, во что мы опять по самые уши вляпались.
Глава 7
Тимофей спал, как убитый. Я несколько раз заходила в комнату проверить парнишку. Но судя по его спокойному дыханию, просыпаться в ближайшие несколько часов он, явно, не собирался. Наступила ночь, время шло, а мы сидели за столом в доме Евпатия, уже по сто десятому разу обсуждая ситуацию со всех сторон. Ни к чему новому не пришли. От догадок и всяких «если» у меня уже звенело в голове. Словно этот чертов умывальник капал не в тазик, а прямо мне на мозги. Керосиновую лампу пришлось погасить. В темноте у меня стали быстро закрываться глаза, и, когда я чуть не свалилась со скамейки, Игорь отвел меня в другую спальню. В кромешной тьме было трудно разобрать кому она принадлежала. Но по тяжелому запаху овчины, старой кожи и ружейного масла, я подумала, что, скорее всего, это и была спальня самого хозяина. Наверное, в другое время, не будь я такой уставшей, мне было бы немного не по себе в комнате человека, которого убили совсем недавно. Но сейчас, честно говоря, я бы и посреди кладбища уснула. Игорю все же пришлось на несколько мгновений зажечь спичку, чтобы понять, куда меня можно пристроить. За эти короткие мгновения я успела понять, что мой нос меня не подвел. Это была, и вправду, комната Евпатия. Большая панцирная кровать, сундук из старого, потемневшего от времени, дерева в углу, рядом какой-то короб с какими-то вещами, которые я рассмотреть не успела. Над кроватью небольшой домотканый коврик с непонятным рисунком. Рядом с дверью деревянный стул с высокой спинкой, скорее всего, ручной работы. Вот и вся обстановка.
Игорь уложил меня на кровать, прикрыл сверху старым тулупчиком, который лежал тут же, и, чмокнув нежно в щеку, тихо проговорил:
– Отдохни… Мы с Кириллом подежурим.
Еле шевеля языком, я успела пробормотать:
– Если что, будите… – И сразу провалилась в сон. Темный, глухой, тревожный.
Я стояла на поляне, ярко освещенной полной луной в нескольких десятках шагов от реки. Голубовато-серебристый свет струился, словно искристый водопад с неба, делая весь мир вокруг нереальным и таинственным, растворяясь и одновременно отражаясь от речной глади серебряными бликами. Я чувствовала влажную прохладу травы под босыми ногами, ощущала все запахи лесных трав, смешанные с легким привкусом речной тины. На мне была надета просторная белая льняная рубаха, скрывающая мое обнаженное тело до самых пят. Горловина туго стянута узкой тесьмой, завязанной простым узлом, широкие рукава закрывали кисти рук. Где-то, совсем рядом, раздавалось тихое пение. Мне не нужно было прислушиваться, чтобы разобрать слова, словно я давно уже знала эту песню. Красивые женские голоса старательно выводили:
–Ты лети, Гамаюн, птица Вещая,
Через море раздольное, через горы высокие,
Через тёмный лес, через чисто да поле!
Ты пропой, Гамаюн, птица Вещая,
На белой зоре, на крутой горе,
На ракитовом кусточке, на малиновом пруточке!…
Губы сами прошептали последние строки, и в памяти шевельнулось что-то давно забытое и до боли родное. Грустная тягучая мелодия бередила сердце, проникая в неведомые доселе глубины памяти, заставляя вибрировать каждую клеточку тела, словно натянутые струны под умелыми пальцами гусляра. Откуда-то сбоку, из леса, ко мне подошли четыре женщины в точно таких же, как и у меня, белых просторных одеяниях. Косы их были распущены и прикрывали тела почти до самой земли струящимся водопадом светлых волос. Одна из них несла в руках небольшую глиняную корчагу. Она поставила ее на землю, прямо передо мной. Затем, женщины взялись за руки, и стали водить вокруг меня хоровод, продолжая напевать: