Русалочьи сны, или Наречённая плакучей ивы - стр. 27

Вот душистая петрушка, она помогает усыплять бдительность смертного, вот гибкая лоза берёзы, венок получается пышнее, и обязательно красные заговорённые ягоды, что дядя Митяй собственноручно собрал. Захочет молодец убежать, так не сможет дороги найти, выведут тропы аккурат в объятия водной девы.

А как сомкнёт руки на её стане, поцелует в губы, так уже и жизнь станет не мила, так сказывали «сестрицы», но реально доводилось испытать страсть с земным мужчиной немногим. Спиридона сказывала, что знает среди них лишь троих, кроме Праскевы, та себе срок регулярно продляет.

«Главное, не жалеть их. Умрут счастливыми, такой страсти никогда бы не испытали».

Лада работала прилежно, но всё равно вздыхала. Хотела побыстрее отделаться от соглядатаев, водрузить на голову венок и побежать к родной иве, которой она поверяла все мысли и чаяния. И на ум тут же приходили верные советы, дух дерева так общался, и дядя Митяй в своё время подтвердил догадку.

— Пора! Счастливой ночи, сестрицы! — Праскева надела венок и, прежде чем скрыться в лесу, проверила, что на головах девушек венки сидят справно. Венок не просто украшение, это оберег, символ грешной ночи.

Похвалила Ладу за усердие, пожелала Васелине повторить прошлый успех и скрылась в лесу.

— Я возле берега буду.

— Мне тоже хочется побыть здесь поодаль, на том самом месте, — Лада указала на иву, виднеющуюся на другом берегу.

— Смотри сама, — пожала плечами Васелина, губы скривила, недовольна была. Боялась, что Лада уведёт добычу или просто не по сердцу ей был тот факт, что подглядывать станет? Так с того берега много не углядишь.

Лада отправилась восвояси, напевая себе под нос ту песню, которую слушала, ещё будучи смертной. Держалась за руки с суженым, смотрела на него влюблёнными глазами, бесстыдно желала свадьбы и того, что случится после. Как обнимет её Богдан, как она прильнёт к нему, дрожа и краснея, пряча глаза в долу, отдав всю себя под покровом брачной ночи.

А Богдан посмотрит в глаза, ласково скажет: «Голубка ты моя, что трепещешь, не обижу!»

Лада и сама не поняла, как оказалась на ветке ивы, затянула песню, сначала тихо, себе под нос, потом чуть громче. Песня была не о любви, они с Богданом стеснялись говорить о чувствах напрямую, стыдились, будто что дурное было в словах песни, которую придумали не они, грешное, поэтому Лада пела о тоске-кручине или о реке, смывающей прочь все печали молодой девы, выданной замуж без симпатии.

Эти песни были единственными, что связывало Ладу с прошлой жизнью, она всё отринула, лишь за песни, знакомые с юности, цеплялась, будто услышит их Богдан и снова придёт. Время поворотится вспять ли, Отец Небесный подарит прощение нечисти, или ещё какое чудо произойдёт, а только возьмутся они за руки и больше никогда не расстанутся.

— Как ты красиво поёшь, дивчина! — сказал незнакомый мужской голос, и Ладу будто водой ледяной окатило. — Спускайся, зачем прячешься?

Под ивой стоял мужчина, ещё молодой, но возрасту такого, когда положено жену иметь и двоих деток на дворе. Борода короткая, светло-русая, глаза голубые, взор ясный, сам по себе мужчина широкоплечий, стати не то чтобы богатырской, но крепкой.

Росточком пониже Лады, но смотрит бесстыдно. Аль не признал в ней русалку?

Лада и сама не поняла, зачем спустилась.