Русалочьи сны, или Наречённая плакучей ивы - стр. 10

Глафа преобразилась, кожа её посерела, а обезображенная щека вдруг стала гладкой. И глаза приобрели красивый зеленый блеск, от косоглазия и следа не осталось. Девушка, схватившая Ладу за запястья, казалось, вот-вот заговорит. Но она лишь молча показала глазами на воду и разжала холодные пальцы.

Лада вмиг успокоилась, словно заговоренной студёной водой в лицо плеснули, и снова склонилась над ведерком: поверхность воды была неподвижна, нутро черно, точь-в-точь омут! Вдруг она увидела лицо Богдана, он смотрел вокруг, озирался, людно возле его ворот, жара стоит, а вокруг тишина могильная, смотрят провожающие с жалостью и одновременно с облегчением: минула участь их сыновей.

А тем, кому выпала стезя послужить на благо Отчизны и Государя, так громогласно говорил пришлый и усатый военный, худой как жердь и со следами от оспин на лице, только и осталось что взглядом проститься с родными местами. Через двадцать пять лет службы, даже если вернётся солдат, всё вокруг другим станет, а близкие, те, кто остаются, чужими. Это что в гроб живым лечь, страшнее, чем умереть и быть безвозвратно оплаканным.

И всё же уходящие надеются если не на чудо, то на последний привет от родных. Иногда хочется утешить себя невыполнимыми обещаниями ждать и помнить. И услышать через тысячи вёрст последний вздох любимого.

Глафа коснулась плеча Лады, и последняя услышала в своей голове мелодичный девичий голос:

«Это случится скоро, а ты выйдешь замуж. И он уйдёт, понимая, что ты его предала».

— А если не предам?

«Так ему скажут. Ты просидишь здесь, покуда его не отправят в другой уезд на военный сбор, он не узнает о твоей жертве, а что с отцом будет, сама видела».

— И как это отвратить?

Видения растаяли на поверхности воды так же быстро, как и возникли. Перед глазами Лады пелена рассеялась, теперь она сидела на полу. А рядом, держа за руку, сидела Глафа, всё такая же и совсем иная, нездешняя, и холодом тянуло от её тонкого стана и бледно-зеленого лица.

«Отвратить? Баба Хрися права, судьба твоя такова. И тех, кто с тобой связан. Покорись».

Ключ в замке повернулся, и свет лампы ударил Ладе в лицо.

— Что ты на полу сидишь?! И в темноте. Никак умом тронулась? — последнюю фразу баба Хрися произнесла тихо, себе под нос, но дверь затворила, однако проходить не спешила. Лампу свою подняла над головой, осматривать чулан принялась: нет ли кого.

Убедившись, что они одни, недовольно брякнула лампу на табурет взамен потухшей, и строго спросила, избегая смотреть Ладе в глаза:

— Удумала что? Так ты это брось! Грех великий, а сам Господь, — тут она неуклюже перекрестилась, — велел плодиться и размножаться. Господь придумал господ и вручил им власть над дворовыми, чтобы присматривали за неразумными нами. Так оно было испокон веку, так и будет до его скончания. Молчишь? Стало быть, понимаешь, что права.

Лада сидела на полу, поджав ноги, и почти не слушала нянюшку барыни. Не было рядом ни ведра с колодезной водой, ни Глафы. Привиделось, должно быть.

— Так я скажу Алине Никоноровне, что ты согласна. Вот и умница! Потерпи немного, я тебе прянику принесу с кухни. Сегодня напекли, так кусочек не грех отдать, так Господь велит, — баба Хрися подошла и осторожно, как бродячую собаку, погладила Ладу по голове.

И тут же засобиралась идти, забрав потухшую лампу. Лада очнулась, словно до рукава кто дотронулся. Посмотрела на пол, устланный соломой, и заметила голубую ленту, которую сама получила от хозяйки и отдала в дар Глафе за весточку для любимого. Схватила её, но она вдруг почернела и рассыпалась под пальцами, оставив на коже чёрные сажевые следы.