Руда - стр. 9

– Дай-ка полью, – из-за плеча просунулась рука Коптякова. Он взял ведро. Сквозь плеск воды Егор расслышал, что мужик что-то шепчет.

– Что говоришь?

– Говорю: ты в избе спал, не слыхал ли, о чем хозяин с прихожим баяли, вот когда меня из избы выгнали?

– Не слыхал.

– Экой ты какой! Хоть как зовут-то его, не говорили ль?

Егор перестал мыться. Он в самом деле забыл имя ночного гостя.

– Гуляй… не Гуляй, – вспоминал он. – Или Юла.

– Юла, говоришь? Ну-у. – Коптяков просиял. – Это, братец ты мой, такое дело… – он оглянулся на дверь избы. – А о чем, хоть маленечко, ну-ка, ну-ка?..

– Не слыхал, сказано.

– И не надо, господь с тобой. А слыхал, так забудь. Спал – и всё. Ишь, Дробинин-то на хозяйку ревет в избе. Это что про тебя забыла сказать. Я про нее узнал вчера, отчего она полудурка беспамятная. Ее маленькую башкирцы в полон взяли, потом среди степи кинули, а Андрей подобрал. Такую хоть добром, хоть пытай – ничего не вспомнит. Вот и ты так же: забудь, коли что слышал.

Завтракали. Ели молча. Дробинин с треском сокрушал на зубах сухари. Коптяков макал свой сухарь в квас и сосал его. У Лизаветы глаза заплаканы, но она уже улыбалась своей всегдашней, тихой и виноватой, улыбкой. Говорили про Кошкина, нижнетагильского приказчика, от которого сбежал Егор.

– Да-а, – пел Коптяков и крутил свою бородку, – бога не боятся эти приказчики.

– А нешто и у вас на Ляле про Кошкина слышно? – спросил хозяин.

– Все они одинаковы. Греха не боятся, – повторил Коптяков. Глаза его лукаво засверкали. – Совести не имеют. Да-а. А вот одного человечка они боятся.

– Кого это? – Дробинин махнул бровями на гостя.

– Есть такой, надежа крестьянская. Сказать, что ли? Да ты, Андрей, поди, лучше моего знаешь?

– Никого я не знаю, – буркнул Дробинин.

– Ну-у? Зовут его Макаром, а по прозвищу.

– Замолчи! – Дробинин встал, шагнул к гостю. – Ты… ты чего?.. Ты, Влас, меня просил, чтоб я тебя на поиск взял. Да выдь-ка лучше сюда.

Он вышел из избы. Коптяков мигнул Егору и тоже вышел.

Егор стал собираться в путь. Затянул потуже опояску, нашел под лавкой шапку, выбил из нее пыль. Азямчик сначала свернул, но подумал и надел в рукава: хоть и жарко будет, да портки уж очень драные. Спасибо Андрею – добрый мужик, вывел, накормил. А оставаться больше неохота: всё тайны, перешепты какие-то, врать тоже приходится. Домой бы поскорей! И зачем сказал лялинскому про Юлу?.. С хозяйкой надо проститься по-хорошему. У нее, видал, сухарей большой мешок насушен.

– Ты никак в путь готов? – прогудел Дробинин. – Вот чего, парень. Мы с Власом сегодня в Башкирь на рудный поиск махнем, так и тебя захватим. Тебе с нами ловчее. Почти к самому Екатеринбургу приведем. Ну-ка, хозяйка, собирай нас. Недели на две. А я в контору пойду.

– Андрей, опять уходишь? – Лизавета несмело прижалась к рудоискателю. – Андрей, опять одну оставляешь?

Дробинин положил на русую голову свою ладонь, большую, как лопата.

– Эй, Лиза! Наша жизнь такая. Рудоискателя, как волка, ноги кормят.

Шли по лесистым увалам. Шли быстро, но дневки устраивали часто – в местах, где по разным приметам могла оказаться медная руда. Тут рылись в песчаных наносах, копали глубокие шурфы-колодцы.

Андрей Дробинин, как все уральские мастера, не любил тратить лишних слов. «Приглядывайся!» – было главное правило его науки. Случайный ученик Егор следовал этому правилу усерднее, чем Влас Коптяков. Лялинский рудоискатель сам полжизни провозился с рудами и сам знал множество примет, но рассчитывал он больше не на приметы, а на то, что Дробинин откроет ему свое «волшебное слово».