Руда - стр. 46
Кончилась беседа тем, что Маремьяна заказала Дергачу валенки для Егорушки.
– Вот, – сказала Маремьяна, укладываясь спать, – большая у нас семья стала. Бог мне дочку дал и хорошего человека не зря послал.
На другой день Егор с товарищами работал в лаборатории. Это была небольшая квадратная комната.
У одной стены стояли три пробирные печи с ручными мехами для дутья. У другой – две тумбы с весами пятифунтовыми, для грубого веса, и аптекарскими – под стеклом, для малых навесок.
Ученики делали опостылевшую им работу – пробу железной руды. Кажется, уж давно научились, все руды перепробовали: и сысертскую, и гороблагодатскую, и каменскую, а Гезе всё не дает следующей работы – пробы медной руды.
Егор подсыпал березовых углей в печку. Качка давил ручку мехов, поднимал жар. Фон дер Пален взвешивал на аптекарских весах новую навеску толченой руды.
Пришел Гезе. Ученики поклонились и ждали, как он поздоровается: если скажет «глюкауф», – значит, в добром настроении, если «гутентах», – значит, злой и придирчивый. Рудознатец сказал: «Глюкауф!» Работы учеников одобрил. Обещал с завтрашнего дня начать пробы медных руд.
– Пакет ему приносили из Конторы. Адька, скажи, – напомнил Егор.
Фон дер Пален сказал. Добавил еще, что посыльный пакет оставить не захотел, просил рудознатца прийти за ним в Контору горных дел. Гезе, однако, сам не пошел, а послал фон дер Палена.
– Насилу дали. В собственные, говорят, руки, – сообщил фон дер Пален, вернувшись и вручив Гезе письмо и запечатанный сверток.
Саксонец читал записку и время от времени повторял: «О!.. О!.. О!..»
Потом распечатал сверток, вынул три серых камня. Нахмурившись, разглядывал, пробовал ногтем, нюхал.
– Убрать всё, – перевел фон дер Пален его приказание. – Вымыть ступку, тигли, изложницу. Будем делать пробу серебряной руды.
Ученики оживились. Это поинтереснее, чем железная.
– Откуда руда? Неужели здешняя? Спроси его, Адька!
Гезе ничего объяснять не стал. Сам отделил по кусочку от каждого камня, сам раздробил кусочки молотком и, отсыпав часть в ступку, велел Егору хорошенько истолочь.
Потом еще сам долго растирал в фарфоровой ступочке. Полученного порошка отвесил один золотник, чего-то добавил и ссыпал в тигелек.
Тигелек поставил в печь, в самый жар, отметил время на часах и велел двадцать минут поддерживать наисильнейший огонь.
Через двадцать минут пододвинул тигелек поближе к устью печки, чтоб хватало наружным воздухом, а дутье уменьшил. Наконец еще ненадолго поднял жар, выхватил щипцами тигелек из углей, постучал им по полу и опрокинул над изложницей.
– Теперь должно дать спокойно остыть. Получится «веркблей» – свинец со всем серебром, сколько его в руде было, – перевел фон дер Пален.
Крошечный слиточек Гезе проковал осторожно молотком. При этом шлак открошился. Гезе взял с полки белую толстостенную чашечку – до сих пор эта чашечка ни разу в ход не пускалась. Ученикам рудознатец как-то говорил, что сделана чашечка из пепла овечьих костей.
Расправил веркблей в белой чашечке и, заглянув в нее, сказал равнодушно:
– Кейн зильбер-эрц. Нур швейф.
– Что, что он говорит?
– Говорит, что это не серебряная руда, а пустой камень.
Заглянули в чашечку и ученики, – там только налет серого порошка.
Гезе заставил всех троих проделать ту же пробу. Опять толкли, отвешивали, смешивали с бурой и свинцом. Когда тигли поставили в печь, рудознатец ушел. Сказал, что вернется через полчаса. Письмо и руду оставил валяться на подоконнике. В первую же свободную минуту Егор раскрыл письмо: немецкие буквы.