Руда - стр. 29

– Вы велели, Сергей Иваныч.

Руду сразу схватили длинные, в перстнях, пальцы советника.

– Это и есть баранчинская? Ого, неплохое место опять отхватили Демидовы!

– Нет, господин советник, это не демидовская. Совсем новое место. Один вогул объявил.

– Где?

– На реке Кушве, – сразу вспомнил Ярцов, – от Баранчи еще на север. Говорит, целая гора сплошной руды, еще никем не знаемая.

– Что? Совсем новое? – пальцы советника впились в руду. – Целая гора? Вы объявили в Катеринске?

– Нет, я не заезжал в город. Сегодня хотел послать, вот пишу о том рапорт.

– Да что вы делаете? – советник откинулся на лавке, наливаясь гневом, стукнул кулаком по столу. – Демидовы знают?

– Н-нет… то есть приказчик ихний знает. Нам вместе вогул объявил.

– Дуб-бина стоеросовая! – всякий лоск слетел с советника. Советник вскочил и пробежался по комнате. – Как ты не понимаешь, что в этом всё! Такая руда только и может нам помочь одолеть Демидовых. Целая гора, – ах, дурак! И сидит. А может, там уж Демидовы объявили ее!

– Нет, не может того быть, господин Хрущов, – Ярцов старался спасти остатки своего достоинства, но колени его тряслись, на лице проступил жалкий испуг. – Мосолов на Баранче остался, а я спешил как только мог. Ночи в дороге. Демидовские даже заподозрили меня. Они меня удерживали, да и я хитростью от них уходил.

– Хитростью!.. Должен был кричать: «слово и дело», вот что! «Не спал нигде», а мимо крепости проехал сюда. Эх, инвенции[7] нет нисколько у людей. Вернуться мне, что ли, в город?.. Нет, скачи ты, еще успеешь к концу занятий в конторе. Коня загони, а успей! А если контора закрыта, отдай вот записку в собственные руки главному командиру.

Хрущов тыкал, тыкал пером в чернильницу – перо не писало. Заглянул – чернильница была пустая.

– «Пишу рапорт». Чем ты пишешь?

Выругался. Чернильница полетела в угол, разбилась в черепки.

– Не надо записки. Только покажи ему руду. Конь верховой есть у тебя?

– Можно взять заводского.

– Не бери у Демидовых. Еще подсунут запаленного, на полдороге сядешь с ним. Возьми моего, он порожний шел, в поводу, почти свежий.

Крокодил, изогнувшийся в медное кольцо, глотал человека, а человек, губастый негр, поднимал кверху медные руки. К каждой руке привинчена хрустальная чашечка, в каждой чашечке зажженная свеча.

Слуга поставил подсвечник на стол перед Никитой Никитичем Демидовым и ушел, мягко ступая по узорному ковру. Никита Никитич сидит в кресле боком к зеркалу в золоченой раме. Всё в ревдинском дворце было яркое и «веселенькое» – и дорогая одежда из атласа и шелка, и разноцветные, обитые штофом стены с позолотой украшений, и расписная мебель, собранная из всех стран мира, и бесконечные ковры, и хрустальная посуда. Вещи кричали о богатстве, о радости. Но владельцы дворца если и могли похвалиться богатством, то ни веселостью, ни здоровьем не отличались. Никита Никитич, заслоня глаза от света ладонью, посмотрел на стенные часы.

– Пора бы уж Василию из Екатеринбурга воротиться. Без малого десять. Как-то еще выйдет там с кушвинской рудой. Гляди, Прохор, накуролесит твой шихтмейстер – тебе худо будет! Ничего в резон не приму.

Стоявший у порога шайтанский приказчик Мосолов переступил с ноги на ногу, сдержанно вздохнул и ответил:

– Вогулишка не вовремя подвернулся, Никита Никитич. Известно было, что Анисим Чумпин помер. Я в надежде был, что больше никто про ту гору не знает. А в пауле на Баранче, гляжу, тащит рудные куски. Звать его тоже Чумпин – верно, сын тому. Кто ж его знал!.. Ну, думаю, пришло время объявлять рудное место. Сказал шихтмейстеру, что останусь на Баранче, а сам окольными тропами обогнал его. В Тагиле и в Старом заводе